Анатолий Гладилин - Беспокойник

Молодой слесарь на перроне дождался девушку, которую видел один раз, в троллейбусе.

Зубной врач, помолодевший и взволнованный, бродил по улицам, покупая конфеты, не требуя сдачи, и радужная улыбка не покидала его лица. Он узнал, что после пятнадцати лет верного и нравственного супружества жена в одиночку пошла к поезду.

Нельзя сказать, чтобы в городе сразу образовался избыток жилплощади. С каждой улицы уходило по нескольку человек. Но тем не менее покинутые супруги осаждали приемную начальника милиции и категорически требовали не выпускать поезда, вернуть неверных. Им казалось, что еще можно все исправить, что можно уговорить. Но секретарша нервно поглядывала на часы, а начальник милиции уже давно занял плацкартные места с билетершей из соседнего кинотеатра.

А тот, чьими мечтами был вызван поезд, уже давно метался по перрону, окруженный молоденькими брюнетками. Малиновые волосы его были тщательно приглажены, сшитый в ателье костюм чуть жал в плечах. Наш герой прыгал на левой ноге, посматривал на часы и боялся, смертельно боялся, что из-за ошибки диспетчера поезд может задержаться на полчаса.

Раздался первый звонок. Наш герой еще не решил, с кем ехать. Брюнетки выжидательно молчали, шурша короткими юбками. А может, имеет смысл ехать одному? Он теперь выберет как следует, у него теперь масса времени. Он подошел к буфету, выпил, не торопясь, рюмку коньяку и купил «Краснопресненские» сигареты.

Пять минут до отхода поезда. Наконец-то, слава Богу, его не будут ожидать однообразные вечера с телевизором, запахом кухни и стираного белья. Ему не будут подавать горячую рыбу и холодный чай. Он сможет в воскресенье ходить на стадион и не видеть старенький опротивевший халат жены. Да и жене станет без него легче. Кроме неприятностей и лишних хлопот, он ей ничего не приносил. Его семья будет жить счастливо — таково условие поезда.

И хорошо. Теперь жена отдохнет. Ведь она очень, очень измучилась с ним. Ведь у него тяжелый характер. Ведь он принес ей много горя. Теперь все, конец.

Он закурил и неторопливо пошел вдоль перрона, потом свернул к выходу и спустился на площадь.

Смеркалось. Он шел по знакомым улицам, по которым ходил по десять тысяч раз. Так же, как и раньше, зажигались окна, но ему казалось, что дома подвешены на синих и розовых абажурах и тихо, тихо раскачиваются.

Он шел, курил и не смотрел на часы. Он знал, что именно в эти минуты поезд уходит.

Т.е. более отвратительного настроения, чем в ту осень, у меня давно не было.

Весь сентябрь я провел на полигонах в одном из горных районов страны. А когда кончились испытания и я думал, что вернусь в Москву, пришла телеграмма: сидеть еще месяц в Свердловске. Сидеть и ждать, когда командование округом проведет контрольную проверку. Телеграмму я получит прямо в штабе, куда явился сразу по возвращении в Свердловск. Я пытался выяснить, когда же это будет. Увы, все могло быть «завтра», а могло произойти перед ноябрьскими праздниками. Мне сказали, что будут вызывать меня для консультации, и заказали номер в гостинице.

Я понял, что предстоит весь октябрь болтаться без дела в незнакомом городе. А между тем единственно, чего я хотел, — это не быть в одиночестве. В этом году произошло достаточно много событий, о которых мне не хотелось бы вспоминать. Я мечтал быть занятым по двадцать часов в сутки, чтоб приходить в гостиницу и тут же засыпать. Так нет, все наоборот!

Я сказал себе, что буду разрабатывать новое, но знал, что ничего не выйдет. Пока не принят мой последний вариант, ни о чем новом я думать не в состоянии. Уж такой собачий характер! Наоборот, буду целые дни нервничать: как пройдет контрольная проверка, утвердят ли?

Просить руководство, чтоб до вызова я сидел в Москве, бесполезно. Я числился здесь консультантом, и мое дело было телячье — ждать.

В отделе очень предупредительный подполковник заказал пропуск в Дом офицеров, чтобы меня, человека сугубо штатского, пускали на все концерты и увеселительные мероприятия. Подполковник догадывался, что мне будет не очень весело, и он сделал все, что мог.

На почтамте никаких писем мне не было, да и не могло быть, и я вообще подошел к окошечку «до востребования», чтобы не нарушать традиции.

В номере я пробыл недолго, походил по улицам, пообедал в ресторане при гостинице, выпил несколько и пошел спать.

Утром я побрился и надел белую крахмальную рубашку и галстук, который мне приятель привез из Англии. Когда я спускался вниз по лестнице, то увидел себя в зеркале и остался доволен. Ростом меня мама не обидела, плащ сидел на мне хорошо, и в свои двадцать восемь лет я выглядел еще неплохо. (В восемнадцать лет я любил косить на себя в зеркало. Потом это прошло. Потом было не до этого. Но сейчас я вдруг вспомнил юность.)