Сергей Дигол - Старость шакала[СИ]

Первым странность заметил один из наших охранников, назовем его M (между прочим, мы сохраняем конфиденциальность данных о всех наших сотрудниках, даже о бывших. М у нас, кстати, больше не работает). М обратил наше внимание на арендованные N торговые места, пустовавшие в разгар рыночной недели, даже в субботу и в воскресенье, когда делается выручка, превышающая суммарный доход остальных дней недели. Мы не нашли бы ничего подозрительного — ну, заболел реализатор, заменить некем — если бы ситуация не повторялась ежедневно: в караване из переполненных товарами лотков — одна–две, а то и три пробоины, причем каждый раз новые.

И это бы ничего, если бы не странности кадровой политики N. Мы как–то сразу привыкли к тому, что он часто меняет реализаторш. Да–да, именно женщин. Тот же М утверждал, что больше месяца ни одна из них на лотках N не задерживалась. Мужчины — совсем другое дело. Я лично (хотя через возглавляемый мною рынок прошли, наверное, десятки тысяч сотрудников) знал многих из реализаторов N — так примелькались их лица. В общем, информации для дедуктивных упражнений у нас было предостаточно. Оставалось собрать факты и увидеть мозаику целиком.

Итак, что мы имели. Во–первых, N наплевательски относился к сотрудникам женского пола. Они для него были чем–то вроде сухих ветвей, которые нужно постоянно обрезать, чтобы не высохло дерево целиком.

Реализаторы, то есть, мужчины, и это во–вторых, были для N чем–то вроде спелых плодов, вершиной его селекции, ради сохранения которых приходилось массово жертвовать высохшими ветвями — женщинами, разумеется.

Наконец, в-третьих, я не мог избавиться от подозрения, что плоды эти, то есть мужчины, реализаторы лишь отчасти. Истинная их роль зашифрована в их отсутствиях (версию о внезапно поражавших реализаторов болезнях мы отмели: не могли же они все болеть лишь по одному дню).

Дело, напомню, происходило в середине девяностых, и у меня сама собой возникла криминальная мысль о криминале. Рассуждать дальше было страшновато, но что если, рассуждал все же я, мужчины выполняют, не совсем, скажем так, законные указания N, тем более что последний неоднократно намекал, что рынок — не единственный его бизнес. Чем же еще объяснить тот факт, что N сознательно отрывал своих подчиненных от работы, фактически, мешал им зарабатывать деньги для себя самого? Знаете, во сколько обходится один день простоя одного торгового места на нашем рынке? А ведь никто не вычтет этот потерянный день из арендной платы. На арендованных N рядах таких дней набиралось 50–60 ежемесячно, а это — два торговых места, арендованных на месяц и простоявших весь этот месяц без каких–либо признаков торговли.

Как не смущал тот факт, что все отлучавшиеся реализаторы возвращались, как ни в чем ни бывало, на свои рабочие места через сутки, живые, без малейших признаков ущерба для организма (что казалось почти невероятным в случае их вовлечения в преступную деятельность), я все же поручил службе безопасности рынка досконально изучить проблему.

Согласен, такое поручение было не совсем легальным, но, повторяю, на дворе стояла середина девяностых: бандитский беспредел и рэкет — с одной стороны и полное бессилие вкупе с тотальной коррумпированностью властей — с другой. Кроме как на себя, рассчитывать было не на кого, а рисковать безопасностью рынка я больше не мог.

Нет, я не собирался шантажировать N, просто для откровенного разговора мне нужны были доказательства. Когда же они у меня появились, я пожалел, что все они, все реализаторы N — не киллеры, не сутенеры и не наркоторговцы. Меня и сейчас мутит, когда я вспоминаю об этом.

Мать их! Они, все эти педерасты, упивались друг другом в своих педерастических оргиях. N, перед тем, как присоединиться, снимал их на камеру. И свое участие тоже снимал! И так ежедневно! Два–три реализатора–гомосексуалиста и их гомосексуальный хозяин. Перманентная смена женского состава отряда реализаторов была своего рода страховкой: женщины, они ведь существа интуитивные и любопытные, так что им просто не давали времени на то, чтобы все разнюхать.

Расстались мы с N, как я уже говорил, мирно. Он меня понял. Я понял, что он меня понял. Я пообещал. У него не было оснований не верить мне. Мы долго (да, три года для эпохи дикого капитализма — это чертовски долго) работали вместе и ни разу друг друга не подвели.

И все же при расставании руки я ему не пожал. Надеюсь, вы меня не осудите.