Мари-Клер Бле - Современная канадская повесть

Безумная музыка в гостиной Бланш стихла, и танцующие разбрелись по группкам в темные углы. Лэндону показалось, что он узнает запах конопли или гашиша, тлевших в трубках и сигаретах. Когда адвокат отошел от Веры, Лэндон пересек комнату и легонько тронул бывшую жену за локоть.

— Привет, Вера.

— А-а, Фред! Она повернулась к нему и, наклонив голову набок и скрестив руки на груди, сложила губы в топкую улыбку. — Я рада, что ты приехал. Бланш сказала, что ты, возможно, будешь. Ну, как дела?

— Дела как дела, Вера, ничего. Что у тебя? Как Нью-Йорк?

— С Нью-Йорком покончено. Ты разве не слышал? Я переезжаю в Торонто насовсем.

— Да, я об этом слышал.

Лэндон бросил сигарету в пустую пивную бутылку, где она, секунду померцав, зашипела и потухла, послав вверх сигнальное облачко серого дыма.

— Так что же случилось с Манхаттаном, Бронксом и Стейтен-Айлендом?

— Не поняла?

— Извини… Это строчка из старой песенки.

— Ах, да, еще бы… Ты и твои старые песенки. Помню, как ты распевал их в ванной. Я тебе когда-нибудь говорила, что это меня черт знает как раздражало? — Она продолжала улыбаться.

— Да. Много раз.

— Правда, Фред, когда ты поешь, голос у тебя просто кошмарный. Просто черт знает что за голос. Но меня всегда поражало другое. Ты знал все слова. Я никогда не могла понять, что за нужда такая — держать в голове столько слов из старых дурацких песен.

— Может, кому и нужда. Например, Руди Вэлли, — сказал Лэндон. — Или Бингу Кросби [62] Американские певцы. . Им это пошло на пользу. Мне не хватало только импресарио.

Вера засмеялась.

— О да…

— Ну, а миф о Нью-Йорке, стало быть, рассеялся? — спросил Лэндон.

Улыбка сошла с лица Веры.

— Жизнь в Нью-Йорке стала слишком дорогой и слишком опасной, черт бы ее подрал. Разгул преступности неслыханный. Читаешь, наверное, газеты? Просто национальное бедствие. Крадут все, что плохо лежит. Ты буквально рискуешь жизнью, если вечером выходишь на улицу. Одинокую женщину опасность подстерегает повсюду. У всех моих знакомых шалят нервы. Еще бы! Идешь домой и думаешь: взломали твою квартиру или нет…

Она протянула ему маленькую зажигалку, и он высек пламя под ее сигаретой. Вера глубоко затянулась, потом повернула голову и выпустила колечко дыма.

— Кстати, о преступниках и прочих малоприятных типах — ты не знаешь, где сейчас наша дочь?

— Бланш сказала, что Джинни куда-то пошла за льдом.

— Так… А Бланш не сказала тебе, с кем Джинни пошла за льдом?

— Сказала. С Ральфом Чемберленом.

— Ты, стало быть, уже познакомился с мистером Чемберленом?

— Да. Он был у меня вчера еще с одним парнем. Они привезли Джинни из аэропорта.

— И что ты о нем думаешь?

— К чему эти вопросы, Вера? Каждую нашу встречу ты превращаешь в вечер вопросов и ответов. Я познакомился с этим Чемберленом только вчера и провел в его обществе около часа. С виду довольно толковый парень. Ершистый, колючий, на мой вкус, слегка самонадеян — может, оттого, что носится с какими-то сумасбродными идеями.

— Я на таких в Штатах насмотрелась. Подстрекатели, демагоги чертовы. Только страну позорят.

— Да брось ты!

— Я считаю, позорят. Ну, а что Джинни?

— А что Джинни, Вера? — В нем старым знакомцем зашевелилось раздражение. Что ни вопрос, то пытка. — Для серьезного романа она еще не созрела. Он просто знакомый…

— Ну конечно… Просто знакомый. Фред! Ты ведь плохо знаешь свою дочь, да?

— Нашу дочь, Вера, нашу.

— Хорошо, нашу дочь. Но факт остается фактом — ты ее не знаешь.

— Это не факт, а точка зрения.

— Перестань, я знаю, о чем говорю. Видел бы ты, какой взгляд появился у нее прошлым летом — слепое обожание, так смотрят на кумиров. В то лето ее кумиром стал гитарист из какого-то занюханного шахтерского городка в Пенсильвании. Он играл на гитаре в каком-то местном кабаке. Девятнадцатилетний ребенок, заморенный хлюпик, с прыщами на лице. У него якобы слабое сердце, это и помешало ему пойти в армию. А вот стать еще одним революционером-радикалом — не помешало. Ему, видите ли, чесалось спалить несколько зданий и показать нам пример гражданского поведения. Ну ясно, Джинни просто ему в рот смотрела. Как-то вечером она притащила его к нам на ужин. Боже, вот был кошмар! Он сидел, ел мое угощенье, пил мое вино, а сам на все скалил зубы. На книги в шкафу, на портьеры — на все. И еще выступал. Мистер Всезнайка! Ну, а я отстаивала мой образ жизни. Да я как вспомню об этом, меня всю трясет. Почему это я должна перед каждым хлюпиком, перед каждым сопляком-радикалом оправдываться? В общем, он на меня понес, и я попросила его уйти. Конечно, этот парень — голь перекатная, живет в трущобах. И если Вирджиния-Энн и ей подобные о кем-то и сбегут из дому — так это с голью перекатной из трущоб, наслушавшись жалостных историй. О-о, как это действует на девчонок, которые учатся в частных школах и ходят с кредитными карточками в «Бергдорф — Гудман» [63] Фешенебельный магазин. . Они в ужасе, им стыдно, что у них такие преимущества. Так вот, этот Чемберлен потчует ее как раз такой историей о трудной судьбе. Она дает ему деньги. На такую удочку глупышки вроде Джинни будут клевать всегда. Да они прямо корчатся от чувства вины.