Любовь Рябикина: Ветеран

Митрич подошел к краю гати и осмотрелся. Пройдя немного вперед, положил мешок на почерневшие бревна. Развязал устье и извлек первую противотанковую мину. Достав из мешка моток провода, быстро подсоединил к мине, забив запал в специальное гнездо. Поддев лопаткой землю между бревен, положил мину и перекрестился:

— Прости меня грешного, Господи. Не думал, что после войны тоже придется мины ставить…

Быстро замаскировал место минирования и тронулся дальше. Вторую и третью мины он поставил друг от друга метрах в пятидесяти. Замаскировав, все же отметил места минирования уткнутыми напротив ошкуренными палками. Ошибаться он не хотел. Рядом, чтоб не сильно в глаза бросалось, навтыкал обычных зеленых кустов.

Осторожно протянул провода наверх бугра, пристроив за старой березой. Замаскировал снизу листвой и старой травой. Дальше просто слегка прикопал. Подсоединил проводки к трем взрывателям, поставив их в ряд.

Не спеша, но все же прислушиваясь, развязал второй мешок, так и лежавший на земле все это время. Внутри оказался пулемет и два диска с патронами. Полозов пристроил оружие между стволов у березы, немного раскопав землю для сошек. Лег за пулемет, вспоминая войну: он, совсем молодой парень, вот точно так же лежит за пулеметом и стреляет по бегущей немецкой цепи.

Отогнав воспоминания, сквозь прицел посмотрел на гать. Невольно подумал: «Хорошее место для засады. Все очутятся под прицелом…». Вздохнул и огляделся. Шумела береза над головой и все вокруг дышало миром и покоем. Полозов кивнул головой собственным мыслям и вставил диск, приготовив пулемет к бою.

Времени было уже десять утра, когда он закончил приготовления. Вокруг пели птицы, шумела зеленая листва, покачивала белоснежными цветками в метре от старика кудрявая ветреница. Ветерок слабо заржал. Митрич, доставший газету с завернутой едой и собравшийся перекусить, неожиданно подумал: «Как бы он меня не выдал. Испугается животина выстрелов, оборвет повод и понесет…».

Отложив сверток с едой в сторону, подошел к коню. Отвязав длинный повод от березовой ветки, вновь забрался в седло и тронул коня ногами, направляя к березняку вдали, но так и не доехал до рощи. Проехав метров триста, остановился. Привязав к узде длинные вожжи, закрепил их на зеленом стволе трепетавшей осины и легонько похлопал лошадь по шее:

— Постой тут, попасись. А я со своим делом управлюсь и приду.

Ветерок, словно все понимая, покивал головой, тут же потянувшись к сочной травке у костов…

Старик вернулся к месту засады. Усевшись на землю, принялся за еду. Он ел не спеша, старательно собирая в горсть хлебные крошки и кидая их в рот вместе с ломтиками сала. Лицо Полозова было спокойно. Руки не тряслись. Лишь глаза горели странным огнем. Во взгляде не было привычной мягкости, присущей большинству стариков. Он твердо знал, что будет стрелять по людям так же, как стрелял в войну и знал, что не отступит от принятого решения.

Поев, Митрич напился родниковой воды из фляжки. Старательно завернул остатки хлеба и сала в газету, спрятав в карман старого пиджака. Расстегнул пуговицы и стащил пиджак с плеч. Бросил у подножия дерева. Сел на него, прислонившись спиной к толстому березовому стволу и вытянул ноги. Откинувшись затылком на нагретый солнцем ствол, прикрыл глаза, вслушиваясь в звуки вокруг. Рядом стоял пулемет. Его ствол смотрел в сторону гати. И как–то не вязалось оружие с той умиротворенностью, которой дышала земля вокруг.

Солнце пригревало все сильнее. Легкий ветерок приятно обдувал тело. Птичий хор, шелест трав и листвы навевали дремоту. К тому же бессонная ночь давала себя знать и все же Митрич не дал себе расслабиться.

Прошло около часа, когда старик расслышал сквозь щебетание и чириканье шум моторов. Глаза резко открылись и дремоты как не бывало. Полозов встал на ноги и повернул голову вправо, прислушиваясь. Гудение приближалось. Лесник отряхнул пиджак. Надел его на себя и застегнул на все пуговицы. Даже у рубахи застегнул верхнюю пуговку, которую обычно даже зимой не застегивал.

Посмотрел на взрыватели, затем окинул взглядом пустынную гать. Взглянул на наручные часы. Времени было половина двенадцатого дня…

Бандиты ехали на четырех машинах. В первой иномарке на переднем сиденье, вольготно откинувшись, разместился главарь по прозвищу Винт. Был он толст и лыс. На синих от наколок пальцах сияло несколько золотых перстней. За спиной сидел бугай с золотой фиксой и бурчал: