Александр Локшин - Птичий человек и другие рассказы

— Ого! — говорю я, — пойду Зинке расскажу!

Но Борис меня словно не слышит и гнет свое:

— Да, влюблен был. Что было, то было. И я решил ее встретить. Спустился вниз к входной двери, толкаю эту дверь, а она не открывается. Вот так номер. Ну, я поднялся на этаж, на лестничной клетке там у нас окно (ну, ты знаешь) и смотрю, не идет ли она. Солнце светит, лето, природа кое-какая во дворе, девушка моя все не идет. И я чувствую, что больше не могу стоять, что силы мои меня подводят. Но в чем соль, в чем соль-то! Это было время (ну, ты помнишь), когда появились такие любители привязывать гранату к двери… Кто толкнул, тот и взорвался. И вот я стою у окна, а спуститься и толкнуть дверь посильнее боюсь.

Я говорю ему:

— Извини, что перебиваю, но снаружи-то видно, привязана граната или нет. Взорваться может только тот, кто изнутри эту дверь толкает.

Он отвечает:

— Вот и я так подумал. Вижу — мимо подъезда молодая женщина с коляской идет. Кричу ей из окна: «Эй, мамаша, не посмотрите — что там двери мешает открываться?»

Я говорю:

— Так, так! И что же было дальше?

А он:

— Оказывается, там клочок обшивки застрял и мешал двери открыться.

Я тогда спрашиваю так аккуратно:

— Ну а девушка-то твоя пришла или нет?

Он говорит:

— Да не в этом дело. А вот стихи я с тех пор перестал писать. Ты понимаешь — почему?

Я говорю:

— Я вообще стихов не люблю, поэтому не понимаю. А как ты думаешь, вот Пушкин на твоем месте толкнул бы эту дверь?

— Пушкин-то? — Борька задумался, — Кто его знает… Вот Лермонтов бы точно толкнул…

Тут нас стали звать обратно к столу, а вскоре начались танцы.

2015

Память подводит меня. Но в моем возрасте это уже простительно. Прошлое отдельными пятнами всплывает передо мной. Вот, помню, лет сорок тому назад или больше, когда мне было столько лет, сколько тебе теперь, я, конечно, очень засматривался на женщин… Впрочем, это, кажется, тоже простительно. И еще я очень следил за своим здоровьем, был слишком уж мнителен для своего возраста. Вот видишь, я говорю тебе все как есть, ничего не утаиваю о себе!

И вот из-за какой-то пустяковой болячки я, накрутив себя, отправился — ты можешь себе представить! — в онкологический диспансер… А ведь в то время рак считался неизлечимой болезнью, ну, или почти неизлечимой… И этот диспансер казался нам тогда таким предбанником перед моргом!

И вот я шел и каждой частью своего тела чувствовал, что я совершенно здоров, что я иду туда напрасно, чтобы успокоить свою мнительность. Что я просто-напросто теряю свое время и собираюсь потратить впустую время какого-то неизвестного мне врача…

Помню, как уселся в безрадостном коридоре перед коричневой дверью, за которой только что скрылся согнутый в три погибели старик. Ну, примерно такой, как я сейчас…

Так на чем я остановился, ты мне не напомнишь? Да, и вот в этом мрачном тусклом коридоре я не смог усидеть на стуле, подошел к окну, смотрел, как за окном светит яркое солнце, колышутся пыльные листья деревьев…

Но когда я вернулся на свое место, то вдруг увидел, что напротив меня сидит… Да, ты правильно догадался, сидит очень красивая молодая женщина! Как я ее не заметил раньше — ума не приложу. Не стану тебе описывать ее внешность, это не нужно… Но если бы мне даже сейчас, спустя сорок или больше лет показали ее фотографию, я бы ее узнал!

Сразу же я совершенно перестал думать о своем мнимом заболевании, а только сидел и, бросая на нее осторожные взгляды, любовался ею и жалел о том, что увидел ее в таком неподходящем для знакомства месте!

И что же, ты думаешь, случилось дальше?

А случилось вот что.

В какой-то момент, я, движимый природными инстинктами, взглянул, наконец, на нее в упор. Ну так, как глядит каждый нормальный мужчина на понравившуюся ему женщину. Ия увидел, что у нее вместо глаз — два черных ужаса.

Мне стало стыдно.

Ты спрашиваешь, что было дальше? А ничего… Помню, что я дождался своей очереди в обшарпанный кабинет и узнал, что совершенно здоров.

Да, вот такие островки прошлого еще сохранила моя память. Я почему-то часто думаю теперь об этой женщине. Сколько она прожила с тех пор? Кто знает…

Но почему я тебе об этом рассказываю?

Мне хочется, чтобы о ней кто-то помнил, кроме меня.

2015

Ко всем, кроме Самуила Р., кто-нибудь приходил. К рыжебородому детине антисемитской наружности, лежавшему на койке у окна, через сутки приходила мать, а еще сын-семиклассник. От писателя Ярослава Б. ни на шаг не отходила жена. А еще к писателю приходили какие-то родственники и свойственники. Все они приносили фрукты, овощные супы и бульоны. С грустью смотрел Самуил на чужое семейное и околосемейное шебуршение. Вот, к нему ни разу никто так и не пришел. И оттого остальные обитатели палаты смотрели на него свысока, с жалостливым осуждением.