Алексей Макушинский - Макс

— Ах вот как.

— Макс вообще очень часто ходил к нам в театр, — сказал Фридрих, — когда-то… в прошлом году. Я даже думал, он останется — в студии.

— Ах (снова…) вот как, — Мария Львовна, глядя на Макса (он сидел спиной к лампе, к окну…), повела в воздухе вытянутой ладонью, отстраняя его от света (он, конечно, послушался, отстранился…). — Да, я, кажется, помню… вы были однажды на репетиции… и у Сергея Сергеевича я видела вас.

— Вот-вот, — сказал Фридрих. — А потом он вдруг куда-то пропал. Так куда вы пропали все-таки? — (к Максу…).

— Я сам не знаю, — (с мгновенным вздохом; тут же все вспомнив…). — Я сам не знаю куда.

— Во всяком случае, больше не пропадайте.

— Постараюсь, — Макс улыбнулся.

— Ну и что же, Фридрих, — сказала Мария Львовна, — как твои — нет, нет — ваши — кинематографические — если позволите — увлечения?..

— Неплохо, — ответил Фридрих (закурив сигарету — и, как некогда, почти полный круг описав в воздухе спичкой…). — Завтра, кстати, мне надо ехать на съемки… с утра. Я вам не рассказывал, Макс? Я теперь снимаюсь в кино… в одной картине — впрочем, довольно посредственной.

— Откуда вы знаете? — спросил вдруг — если угодно: Евгений (Женя: если угодно…).

— Откуда я знаю — что?

— Что — в посредственной.

— Ну, это сразу понятно.

— Зачем же вы согласились?

— С чего-то надо было начать. Я давно хотел этого.

— А вы снимались когда-нибудь? — спросил Макс у Марии Львовны.

— Нет, никогда.

— А хотели бы?

— Не знаю. Все вообще хотят сниматься… вот и Фридрих… и другие тоже хотят. А я не знаю… наверное, нет.

— Не верьте ей, — сказал Фридрих.

— Фридрих, Фридрих, — сказала Мария Львовна.

— А что? — сказал Фридрих. — Кино дает такие возможности.

— Добиться успеха?..

— Вот именно.

— Ну, в этом смысле… в этом смысле, конечно.

— А вы смотрели, кстати.? — спросил Евгений (Женя: если угодно…). — Мир названий разбился.

— Смотрел… кажется.

— И что вы думаете?

— Так себе, — сказал Фридрих.

(Я же думаю, разумеется, о расширении сферы дозволенного: теперь, здесь, на этих страницах…)

— Все это так себе, — сказал Фридрих. — Вообще мало, очень мало хороших фильмов… на свете.

— Как и хороших спектаклей, — сказала Мария Львовна.

— Хороших книг, — сказал (Женя…) Евгений.

— Людей, вещей, — сказал Фридрих. — Все ужасно, все отвратительно.

— Ну а вы, — спросила Мария Львовна, повернувшись к нему, у Макса, — что вы думаете об этом?

— О чем? — спросил Макс.

— Так… вообще.

— Вообще я не знаю. Хороших фильмов, во всяком случае, мало.

— Вот-вот, — сказал Фридрих.

— Хотя даже в не очень хороших… — сказал Евгений (Женя…)…

— Бывают… бывают… о конечно… удачные эпизоды.

— Фридрих, Фридрих, — сказала Мария Львовна.

— Не обязательно эпизоды, — сказал (опять-таки: Женя…) Евгений.

— Тогда… что же?

— Ах, все равно… какие-нибудь… какие-нибудь, к примеру, деревья.

— Простите?

— Ну да… какие-нибудь деревья… у какой-нибудь тихой реки… вот что бывает иногда… даже в очень плохих фильмах… вполне восхитительно.

— Бывает, — сказал Макс. — Конечно. Конечно.

— Извольте объясниться, — сказал Фридрих (гася сигарету…).

— Ну да, — сказал Макс, — какие-нибудь деревья… или какие-нибудь облака над деревьями… сквозь листья и ветви. И причем, — (Мария Львовна смотрела на него — темно-карими, еще и еще раз, внимательными, смеющимися глазами…), — и причем деревья, причем облака, увиденные — вернее: показанные — так, с такой… да, если угодно, с такой отстраненностью, с какой мы очень и очень редко… с какой мы лишь в лучшие наши мгновенья их видим. За это многое можно простить.

Мария Львовна… да, Мария Львовна по-прежнему смотрела на него — темно-карими, чуть-чуть, по-прежнему, смеющимися глазами; он чувствовал на себе этот взгляд; он радовался ему.

— И мне кажется, я понимаю, как это делается… как задерживается на чем-нибудь камера… или, может быть, медленно, медленно переходит с одного на другое… скользит по предметам… как подбирается освещение… шумы и звуки… музыка, наконец, свой собственный ритм сообщающая тому, что мы видим. Но как бы то ни было и как бы это ни делалось, мы видим, видим все это… облака ли, деревья… задерживаемся, вместе с камерой, медлим… почти невольно, без всяких усилий.

И (думаю я теперь…) — и сама возможность говорить обо всем этом так (с такой отстраненностью…) — как будто (подумал он…) прикрывая — совсем иным — единственно-важное, — возможность эта сама вдруг показалась ему восхитительной, внезапной, чудесной; и он по-прежнему чувствовал на себе темно-карий, внимательный, смеющийся взгляд… соглашавшийся с ним; и вдруг вспомнил, может быть, то мгновение, на бульваре, сегодня, когда он ждал Фридриха… помирившись с собою; и вдруг опять, может быть… отстраняясь, выпадая из жизни, посмотрел — и увидел, действительно, Фридриха, сидевшего, обхватив руками колено, на низенькой, из кухни принесенной им табуретке; увидел комнату, фотографии; тень вазы, сухие цветы; Евгения (Женю…) с чашкою недопитого и уже давным-давно, по всей вероятности, остывшего чаю в руке; Марию Львовну, еще раз; прядь волос; волнистую линию.