Алексей Макушинский - Макс

— Сегодня, один-единственный раз, я действительно к вам обращаюсь… вот сейчас, вот здесь, на сцене и наяву… вот на этой сцене, вот здесь…

И это был, действительно, он, Макс, на сцене… не кто-нибудь… это он, Макс, на сцене и наяву, обращался к безмолвной публике, к темному залу…

Это он бросал вызов… это он… наконец-то.

И он был так собран, говорил он впоследствии, как, может быть, еще никогда не бывал… и таким острым было это ощущение присутствия… вот сейчас, вот здесь, вот на сцене… каким, может быть, еще никогда, никогда не бывало…

— Я еще сам не знаю, что я скажу… Я стою здесь один… один на сцене… один перед залом…

И это был совсем, конечно, не он… это кто-то стоял там, на сцене.

И он понимал, разумеется, что один какой-нибудь неправильный жест, неверная интонация, и все сорвется, все рухнет… Но неправильных жестов не было… почти не было, может быть… и только изредка, совсем ненадолго теряя ее, вновь и тут же вновь находил он, в самом себе, эту единственную, эту неподвижную точку… и как будто вновь, тут же вновь поднимаясь над самим же собою, со все обострявшимся ощущением присутствия, исчезая, отсутствовал.

Он был совершенно свободен, короче, полтора часа, на сцене и наяву.

Я же сидел, как зритель, среди зрителей, укрывшись и спрятавшись… и я сам не знаю, теперь, что еще сказать мне об этом спектакле, все-таки, все-таки состоявшемся.

Я помню смех в зале, когда, после краткой паузы, на сцене появился Сергей Сергеевич: принесший свои извинения… я помню вновь смех, когда появилась на сцене Лиза: объявившая, что сейчас ее выход…

Я ждал иного выхода; я дождался его.

Все сбывалось; все было правильно.

Текст пьесы? Да, вот он…

Алексей Иванович… наискось от меня… повернулся ко мне; улыбнулся… кажется… в полумраке.

А ведь и в самом деле было некое сходство, необъяснимое, между ним и Перовым, на сцене, просто Перовым…

И у него, Перова, по-прежнему и на сцене, был, конечно, вид человека, вошедшего откуда-то с улицы…

— Но мы всегда здесь, внутри, где бы мы ни были…

— А там?..

— Никакого там вообще, может быть, нет… вообще, может быть, нет…

— И я никогда, наверное… никогда не выйду отсюда…

— Но если нет никакого там, то нет и никакого, наверное, здесь…

— То есть как — никакого?..

Это Лиза говорила, я помню.

— Ведь вот же… вот эта сцена… вот здесь… и вот зал, и колонны, и, с вашего позволения, зрители… И все это здесь, вот здесь… и мы сами, вот здесь… вот сейчас…

— И хотя мы здесь только играем… мы не могли бы играть, если бы нас здесь не было…

— Нам это только так кажется…

— Может быть…

— И значит, нет ни этого зала, ни этой сцены, ни этих, с вашего… вернее, с их позволения… зрителей…

— А все-таки мы стоим здесь — на сцене, они сидят — в зале…

— Конечно.

И я сидел в зале, конечно, как зритель, вместе со зрителями, и я не знаю, я не знаю по-прежнему, что сказать мне об этом, все-таки, но все-таки состоявшемся, еще раз, спектакле.

Я и пытался, я помню, увидеть его — как зритель, как если бы я ничего не знал ни о нем, ни о пьесе, не писал, не читал ее никогда. Я не мог, конечно, так увидеть его.

И он шел очень быстро, этот спектакль, быстрее, чем шли репетиции, и даже быстрее, или так мне казалось, чем шла та последняя, взятая мною в скобки, генеральная, или проверочная, как иногда называют ее, репетиция, уже никакими замечаниями, обсуждениями, конечно, не прерывавшаяся.

Были, как уже говорилось, побочные, по настоянию Сергея Сергеевича введенные мною мотивы; не в них было дело.

— Да, оставим все это, — говорил, на сцене, Сергей же Сергеевич, — заблуждения чувств, закулисные страсти… Чего, собственно, хотели вы, вашей пьесой, добиться?

— Сам не знаю, — отвечал, на сцене, Перов. — Все это увиделось мне однажды… в одну, очень зимнюю ночь… выход на сцену, уход с нее, может быть… Но в общем…

— Что же?

— Но в общем… речь идет о появлении какой-то иной… совсем иной точки зрения, которая… в заданных нами условиях…

— Вами.

— Простите?

— Вами — условиях…

— Хорошо — мною… которая, следовательно, в заданных… мною условиях, появиться, наверное, и не может… Она взрывает их, эти условия… Ведь мы всегда, всегда с кем-нибудь говорим, где бы мы ни были, что бы ни говорили… Мы выходим из одной роли — попадаем в другую, выходим из другой — попадаем в третью, и… и так далее, до бесконечности… И все всегда превращается, еще раз, в спектакль…