Алексей Ловкачёв - Приключения бывшего мичмана

Людмила, не глупая и умудренная жизненным опытом девушка, скорей всего, догадывалась, что его молчание было вызвано не каким–то недомоганием или важными делами, которые он не успел доделать на работе. Однако из вежливости провокационных или неудобных вопросов не задавала, а то бы наш герой от стыда провалился в какой–нибудь Уругвай или в несчастный Суринам. Людмилу интересовал лишь один вопрос — собирается ли он приехать в Гродно.

Алексий же, что живой угорь на сковородке, извивался и вертелся, чтобы при минимуме вслух высказанной информации дать максимум ответов на поставленные вопросы. Ситуация для него сложилась серьезная, а со стороны смотрелась безвкусным и низкопробным водевилем. И все–таки ему удалось достичь невозможного — он ответил на вопросы Людмилы почти без слов, в основном используя междометия, экивоки, намеки и даже просто мычание, а где и это было неуместно, то обыкновенное молчание. Я не знаю, как ему удалось что–то вразумительное сообщить с использованием такого невыразительного арсенала. В общем, как сказали бы одесситы, «он сам на себя удивлялся», одновременно поражаясь открывшейся в нем двуличностью. При помощи междометий с многоточиями и красноречивым мычанием он подтвердил свое решение объявиться в Гродно. Видимо, Людмиле после внезапного молчания Ветра было мало услышать намеки и ссылки на предыдущие разговоры. Поэтому в условиях информационной паузы, неудачно возникшей, он кое–как сумел убедить ее в своем решении. Однако как это удалось сделать, ни сказать, ни вспомнить, ни умом объять он был не в состоянии.

После разговора с Людмилой он не стал ничего объяснять Елене, благо она этого и не требовала. Однако по ее вдруг помрачневшему лицу понял, что сделал ей больно, правда, тогда еще он не очень отдавал отчет тому, что творил. Уже потом, когда все это отлежалось в закромах души, до него дошло, что не нужно было ему отвечать на тот звонок. И переться в Гродно к Людмиле тоже не следовало. Но тогда Алексий этого не осознавал, так как толком не понимал, чего хотел. Жалкий ловелас влачился за примитивными инстинктами, как раб, возлюбивший свой позор.

Позже Лена сказала, мол, догадалась, что Алексию звонила не жена, а другая женщина. Она понимала, что у него с ней курортный роман, и на какое–либо его продолжение не надеялась. Поэтому все обстоятельства и поведение Ветра она воспринимала с философской обреченностью в соответствии с французским выражением «се ля ви» (C'est la vie) «такова жизнь». Однако при некотором абстрагировании от сложившейся ситуации он видел, что запал ей в душу, и его похождения она переживает по–настоящему, хоть и пытается обойтись без претензий и осуждения, то есть смотрит на них как бы отстраненно: «Это же твоя жизнь, и я занимаю в ней свое место и время — лишь там и столько, где и сколько позволяют обстоятельства, ты и судьба».

Вслух Елена этого не говорила. Ее поведение сказало Алексию гораздо больше, а этой фразой он попытался охарактеризовать лишь то, что она думала и о чем переживала.

Правда, тогда к этому событию Алексий отнесся как к одному из не очень приятных или неловких эпизодов, которые, чего греха таить, иногда выпадают в жизни. Поэтому не стал заморачиваться и через некоторое время утонул в море других событий санаторной жизни.

Вечером все, как водится, пошли на танцы. Там объявилась Алена Прекрасная — карикатурный шарж или пародия на сказочный персонаж. Со слов отдыхающих, ее подружка была более–менее нормальной, но только не сама Алена Прекрасная. Безобразно бухая, находящаяся в состоянии не менее чем легкого алкогольного токсикоза, а то и более потравленная спиртным, она и одета была по–клоунски — в нелепый спортивный костюм. Однако больше всего роднил ее с образом клоуна плотоядно разрисованный яркой помадой рот. Эта клоунесса была настоящей карикатурой на нормальную женщину, поэтому ее с иронией и назвали Аленой Прекрасной. Конечно же, на эпитет «прекрасная» она со всей очевидностью не тянула, ну просто никак. Поведение ее было под стать разрисованному лицу и вальяжной походке моряка, сошедшего с палубы судна, только что пришедшего из дальнего плавания. У Алексия, бывшего подводника, не раз испытавшего такое состояние, сложилось впечатление, что Алену Прекрасную все время слегка штормило. И шторм бушевал в сером веществе ее воспаленного от алкоголя мозга. Этот шторм рубил все швартовы, которыми она была связана с нормальной жизнью, как пуговицу, вырывал вместе с мясом из пальто, попавшего в безжалостный барабан химчистки. Вот она в санатории и отрывалась по полной программе. Однако нормальные мужики тут разбегались при виде нацеленного на них взгляда «Алены Прекрасной», никто не стремился стать очередной жертвой.