Светлана Шенбрунн: Розы и хризантемы

Нина Константиновна молчит.

— Вот вам пример: сосед наш, Илюша Луцкий — между прочим, его дочка тоже здесь учится, Танечка. Вроде вас: кинулся на фронт добровольцем. Никто не гнал, никто не неволил, вполне мог отсидеться на брони, но захотелось патриотизм свой дурацкий выказать. И все — сгинул! Оставил жену и двух младенцев беспомощных… Да что там далеко ходить, у меня у самой был двоюродный брат, необыкновенно тонкий обаятельный юноша. Полетел, видите ли, на Дон — спасать Россию! Никого, разумеется, не спас, только себя погубил. Нам после крестик его привезли — разорвало в клочья, прямым попаданием. А кто поумнее, отсиделись и переждали. Поверьте, я смотрю на вас, и у меня сердце кровью обливается. Одинокая молодая женщина — эти вурдалаки прожуют и косточки выплюнут. А что вы думаете? Кто-нибудь пожалеет? За милую душу отправят на какую-нибудь очередную бойню: в Корею эту проклятую или еще что-нибудь в этом духе… Тысяча способов есть погибнуть.

— Вы хотите сказать, что все жертвы были напрасны? — спрашивает Нина Константиновна строго. — А как же в таком случае мы победили фашизм?

— Победили?.. Не знаю, может быть, — вздыхает мама. — Только вряд ли благодаря жертвам. Скорее всего, по недоразумению. Та сторона оказалась еще дурее, вот и весь сказ. Я-то прекрасно помню: шестнадцатого октября немцы стояли под самой Москвой. Мы с Павлом в чем мать родила бежали. Еле успели ребенка в одеяло завернуть. Счастье еще, что нежданно-негаданно на путях оказался какой-то застрявший состав…

— А мои товарищи? А ваш Илюша Луцкий? Вообще — все лучшие люди? Ошибки случаются, но чтобы все в целом?.. Ни за что не поверю! Победили фашизм и голод победим! И разруху, и засуху! А Ленин?

— Что же Ленин? — удивляется мама. — Он-то тут при чем? Да при нем, если хотите знать, еще хуже было. Сейчас хоть какой-то порядок наладился, а тогда вообще — полная анархия и неразбериха! Боже, вы этого не застали, но мы-то, поверьте, достаточно хлебнули. Что называется, на своей шкуре испытали! Бывало, боишься на улицу высунуться. Деньги ничего не стоят, разруха… Вот я вам приведу пример: мы с отчимом в деревню отправились — хоть немного продуктов выменять. Вещи у нас кой-какие еще были. Туда в основном пешком шли. А обратно сил не стало — с тяжеленными мешками. Картошки раздобыли и еще всякой всячины… Документов, разумеется, никаких. Прежние большевики отменили, а свои революционные справки таким, как мы, классово чуждым, не выдавали. Чтоб они сдохли все до единого!.. Ждали поезда чуть не целые сутки, наконец вбились кое-как в вагон, а тут, как назло, проверка. Патруль какой-то. Что делать? Мужчина там один оказался, средних лет, решил мне помочь — вагон, заметьте, вроде теплушки, а в углу мешки свалены. Так он посоветовал мне на корточки присесть и дерюгой меня накрыл — вроде еще один мешок стоит. Ничего удивительного, мне семнадцать лет было, хорошенькая девушка, он со мной уже кой-какую беседу завел, жалко стало, если меня ссадят. Сижу я на корточках, мешок свой обеими руками придерживаю, чтобы, не дай бог, под шумок не уперли. А этот патруль чертов — народу масса, невозможно никуда пробиться, так они по мешкам полезли. И прямо на моей спине, представьте, принялись выяснять отношения с какими-то безбилетниками. Я уже думала: конец мне пришел, все косточки трещат, сапоги у них, у мерзавцев, подкованные… Минут пятнадцать эдак по моим ребрам топтались — один слезет, другой наступит. Еле живую после оттуда достали. Ну зато, правда, хоть доехала. А отчима, идиота этого, так-таки и ссадили. И это, я вам скажу, еще полбеды, если просто с поезда скинут, могут и пристрелить в два счета — революционным судом. Если рожа твоя кому-то из братишек не понравилась. Впрочем, что я вам рассказываю — вы не меньше моего хлебнули… А теперь внушаете этим дурехам: великие стройки! Помилуйте, Нина Константиновна, какие стройки, какое, к черту, величие? Сперва сами все развалили, а теперь опомнились строить! Чушь! Я старше вас, я еще застала настоящую Россию. Пускай не врут: было прекрасное, цветущее хозяйство! Хлеб за границу продавали. А потом будто смерчем все сдуло… Нет, я власть особенно не виню. Сам не будь дурак. В сущности, везде и всегда одно и то же: доверчивые идиоты гибнут — не за понюх табаку, а прохвосты твердят при этом красивые слова. Отвратительная демагогия, и ничего более…

В кабинете становится тихо. Я на цыпочках возвращаюсь за стол с характеристиками. Ничего не сделала! Нина Константиновна догадается, что я подслушивала.