Катя Ткаченко - Ремонт человеков[Иллюзии любви и смерти]

Ты ему кто, внезапно набравшись наглости спрашиваю я, споласкивая чашки после кофе.

Майя смотрит на меня и не отвечает, наверное, я перешла границу дозволенного, хотя нам с ней жить две недели вместе и я старше, так что могла бы и ответить. В конце концов, он — мой отец.

Нам пора, снова зовут муж.

Идем, говорю я.

Он — мой приемный отец, говорит Майя мне в спину, выходя следом из кухни.

Мне хочется подпрыгнуть от радости, но я сдерживаюсь.

Приемный? переспрашиваю я.

Да, он удочерил меня, когда я была уже подростком, он был знаком с моей матерью, но мать умерла…

Это твоя сумка? спрашивает муж, и я отвечаю ему, что, естественно, моя, чья же она может быть еще?

Про своего кровного отца Майя ничего не говорит, она вообще замолкает.

Она и так сказала много.

Мой отец остается моим отцом, по крайней мере, мне хочется в это верить.

Майя сказала, что он ложится в больницу, что он удочерил ее, когда она была еще подростком и что ее мать умерла.

Я желаю ему выздоровления.

Про себя, внутри себя, не сказав вслух ни единого слова.

Мы садимся в машину, муж ведет ее быстрее, чем обычно.

Мы пили кофе и выбились из графика.

Майя сидит на заднем сидении, я — рядом с мужем.

И мы все молчим.

Каждый думает о своем.

В левой половине головы я вижу то, как муж ведет машину, получается, что одно изображение наслаивается на другое.

Он ведет машину и думает о том, как он ведет машину.

О чем думает Майя — я не знаю.

Но знаю, о чем думаю я.

Что если все происходит так, как происходит, то это надо.

Хотя бы для того, чтобы я на пару недель уехала из дома, где в нижнем ящике его рабочего стола лежит нож.

И для того, чтобы Н. А. спокойно лег в больницу.

Интересно, знает ли он о том, что я — его дочь?

Старый павиан, который пишет такие странные истории.

Мы подъезжаем к аэропорту, посадка на Тель — Авив уже в полном разгаре.

Муж подхватывает сумки, и мы ныряем под светящееся с номером нашего рейса табло.

С тобой всегда опаздываешь, говорит муж, и мне вдруг становится обидно.

И я опять понимаю, что люблю его, хотя он и хочет меня убить.

Он убивает меня каждый день, на протяжении многих лет, месяцев и недель.

Я слишком зависима от него — наверное, в этом все дело.

Но этому придет конец, этому должен придти конец.

Я беру у мужа сумку и сую паспорт и билет человеку в форме на контроле.

Оборачиваюсь, смотрю на мужа и целую его в щеку.

А потом в губы.

Муж улыбается мне и говорит, что все будет хорошо и что он будет ждать. А потом поворачивается к Майе, но я уже ничего не слышу. Я тащусь с сумкой к таможенникам, которые смотрят на меня, видимо решая, интересный я объект для них или нет, и понимают, что не интересный. И я прохожу таможню, Майя уже вошла вслед за мной, я так и не знаю, что говорил ей муж.

Скорее всего, он обещал, что с Н. А. все будет хорошо.

Что он присмотрит за ним в больнице, как я присмотрю за Майей на Мертвом море.

И я присмотрю за ней, мне нравится за ней смотреть.

Все происходит очень быстро, мы опаздываем, а потому нас буквально прогоняют сквозь паспортный контроль — быстрее, самолет скоро должен взлететь.

И он действительно взлетает, Майя сидит рядом и у нее трясутся руки.

Она боится, и мне хочется ее обнять.

Успокойся, говорю ей, все будет хорошо.

Она смотрит на меня, в ее зеленых глазах страх.

Поспи, говорю я, нам еще долго лететь.

Она капризно кривит губы и говорит, что ей неудобно.

Ложись ко мне на плечо, говорю ей, так будет лучше.

Она кладет голову мне на плечо и я замираю, чувствуя, как она погружается в сон.

Левая половина головы опять мертва, но это и понятно — явно, что в самолете кубик Седого работать не должен.

Хотя мне интересно, что делает сейчас муж.

Впрочем, если верить часам, то он еще только едет обратно.

Майя поворачивает во сне голову, я обнимаю ее и провожу рукой по рыжим волосам, она улыбается сквозь сон, в этот момент из динамиков раздается голос стюардессы, объявляющий, что скоро нам предложат завтрак.

Или обед.

Ясно одно — ужинать мы с ней будем уже в Израиле.

Если Он и создал нас из мужского ребра, то сделал это не просто так.

Но тогда — для чего?

— Вы смелые девочки! — говорит нам смешной лысоватый еврей с клочковатой седой бородой, встречающий нас в аэропорту, — Сейчас только смелые сюда едут! — И добавляет: — Меня зовут Миша!

Он мог создать нас лишь для их услады, хотя стоило бы тогда напрягаться? Можно было придумать что–нибудь другое, в конце концов, это самое примитивное, для чего можно нас использовать.