Катя Ткаченко - Ремонт человеков[Иллюзии любви и смерти]

И я совершенно точно знала одно: это не была любовь. По крайней мере, в привычном значении этого слова.

Хотя бы потому, что дома был мужчина, которому я уже больше года говорила эти слова.

— Ты меня любишь? — спрашивал он.

— Любишь, — отвечала я и закрывала глаза.

Мне отчего–то было приятней лежать рядом с ним с закрытыми глазами. Тогда я могла представить себе, что на его месте кто–то другой, не сосед, конечно, по лестничной площадке, и не очередной накаченный баран с киноэкрана, но кто–то другой. Совсем другой, тот, который сделает со мной все, что захочет.

И я не буду сопротивляться, я не буду притворяться ничего не понимающей дурой.

Я буду лежать под ним и кричать: — Еби меня, еби… И добавлять: — Сука! Сука!

Вот что я боюсь произнести вслух, как боятся произнести это почти все.

Потому что если любовь и есть, то она почти всегда лишена страсти. Той бешенной, похотливой страсти, которая просыпается иногда под утро, когда в спертом, заспанном воздухе ты вдруг чувствуешь невыносимую боль внизу живота. Боль и резь. Боль, резь и тяжесть.

Конечно, это позыв, чтобы сходить в туалет. Ты выбираешься из кровати и на сонных ногах, покачиваясь, с полузакрытыми глазами, идешь в это замечательное место, делаешь свои дела и так же возвращаешься обратно — на сонных ногах, покачиваясь, с полузакрытыми глазами.

И опять забираешься по одеяло, чувствуя рядом чей–то теплый бок.

И тогда сон слетает, будто его и не было.

Будто всю ночь бессонница.

Ты лежишь и таращишься в потолок, но потолка не видно — еще ночь и рассвет наступит не скоро.

Ты поворачиваешься на бок, обнимаешь руками подушку, зарываешься в нее, пытаешься вновь уснуть, но ничего не получается: сон исчез, будто его уничтожили, извели, убили — точно так же, как он это собирается проделать со мной.

И ты переворачиваешься на другой бок, прижимаешься к тому теплому, что лежит рядом, хотя прекрасно понимаешь, что нужно сейчас тебе совсем не это.

Не это тепло, не это тело.

Ты хочешь гладить не эту кожу, потому что эта тебе знакома как собственный дом.

Кухня, прихожая, ванная.

Гостиная, спальня.

Варианты возможны, варианты всегда есть, но это только варианты.

Основной же набор — один и тот же.

И ты лежишь и корчишься, стараясь не закричать. Конечно, можно разбудить это теплое, спящее рядом тело, можно приласкать его и возбудить, можно, в конце концов, и самой получить от этого тела удовлетворение, но все это будет не то.

Потому что хочется совсем другого: почувствовать себя не просто единственной, а на самом деле быть такой.

Одна женщина на земле и больше никого.

Кроме, естественно, того, чей запах доводит тебя до этого безумия.

Это абсолютно не отменяет желания заслать их всех в гетто или в резервацию.

Это просто другое желание, как есть день и есть ночь.

И тогда, если ты не будишь своего соседа по постели, то ты просто раздвигаешь ноги и начинаешь ласкать себя сама, закрывая глаза и представляя, что это делает с тобой кто–то другой.

Вот только не тот, кто рядом.

Тот — партнер по жизни, твоя официальная любовь. Может быть, что и муж.

Ты даже можешь от него забеременеть и родить ребенка. Но не ему, себе.

Я не родила тогда, я никак не могу родить и сейчас.

Кто–то скажет, что это главная причина, отчего я схожу с ума, что же, каждый волен судить, как хочет, но я знаю, что причина не в этом.

Причина в том, что когда жизнь становится обыденной и банальной, тебе хочется ее взорвать.

Сделать другой, изменить, сойти с ума, почувствовать этот запах.

Мы шли по улице и он почти не разговаривал со мной.

Он просто время от времени ронял какие–то слова, я нагибалась к асфальту, поднимала их, пристально рассматривала и складывала в сумочку.

На память: вдруг это не повторится.

Никогда.

— Хочешь кофе?

Эти два слова я выделила особо, достала даже носовой платок и протерла, чтобы они блестели.

— Так ты хочешь кофе?

— Хочу! — выдавила я из себя, понимая, что кажусь ему полной дурой.

Мы свернули в какую–то кафушку, в ней было людно и накурено. И кофе — судя по всему — здесь должен был быть отвратительным.

В таких кафушках кофе не может быть не то, что хорошим, но даже пристойным. Или неплохим. Или удобоваримым.

В таких кафушках подают исключительно пойло.

Он не хотел поить меня пойлом, он хотел угостить меня настоящим кофе. Несмотря на то, что был уже вечер, а значит, я могла получить вместе с кофе бессонницу. И все из нее вытекающее.