Спотыкаясь, уже позабыв, что совсем недавно он был быстрым и неутомимым кроликом, бесшабашно выскакивающим из–под машин, Лапидус добрел до жерла. Тусклый желтый свет падал на табло с кнопками, возле нижней стоял минус и цифра 1, затем шел ноль, потом цифра 1, но уже без минуса, а затем шли цифры 2,3,4,5,6,7 и 8. 8 была последней и возле нее была пометка — прямо на пластиковом табло кто–то накарябал черным маркером «главная студия».
— Что это за херня? — спросил сам у себя Лапидус.
— Это не херня, — услышал он знакомый голос, — ты все же добрался до этого долбанного телевидения, Лапидус.
— Какого–какого? — переспросил Лапидус.
— Долбанного. Да вдобавок того, на котором работает Эвелина, — ответил Манго — Манго. — Или работала. В общем, того самого, где она хотела тебя спрятать, но у нее это не получилось.
— И что теперь? — спросил Лапидус.
— Дави на кнопку, — сказал Манго — Манго.
— На какую? — поинтересовался Лапидус.
— На верхнюю! — сказал Манго — Манго.
Лапидус набрал в грудь воздуха и как–то очень медленно, будто долго решаясь, все же взял да нажал кнопку рядом с цифрой 8.
Лапидус смотрел, как закрывается дверь лифта и чувствовал, что он опять сделал что–то не то.
С утра он сел не в тот троллейбус, а сейчас зачем–то сел в лифт.
Сел в лифт и нажал кнопку рядом с цифрой 8.
Ровно в один час тридцать минут, то есть, в полвторого ночи.
«Лифт, — думал Лапидус, — лифт, слово из четырех букв, я ненавижу лифты, я боюсь лифтов, я всегда стараюсь подниматься пешком, лифт может застрять, лифт может оборваться и упасть», — думал Лапидус
Лифт мог застрять, лифт мог оборваться и упасть. Лапидус боялся лифтов, впрочем, точно так же, как он боялся и высоты. Лифт поднимался на высоту, с каждым метром подъема Лапидусу становилось все хуже и хуже.
Лифт странно скрипел и дергался, он мог остановиться с минуты на минуту, а мог и не остановиться, Лапидус мог оказаться на восьмом этаже, а мог и не оказаться, все зависело от какой–то ерундовой случайности, впрочем, со вчерашнего утра все зависело только от случайностей, если бы Лапидус не пошел в переход, то не встретил бы Манго — Манго, а если бы он не встретил Манго — Манго, то не услышал бы песенку про двадцать два очка, а если бы он не услышал эту песенку, то…
То Эвелина все равно ожидала бы его в машине, это он знал точно.
Лифт опять дернулся, Лапидус посмотрел в старое мутное зеркало, что висело на противоположной стене.
— Ну что? — спросило отражение Лапидуса у Лапидуса, — Боишься?
— Боюсь, — ответил Лапидус, и добавил: — А что, лифт остановится?
— Остановится! — ответило отражение.
— То есть, — уточнил Лапидус, — он застрянет?
— Застрянет! — подтвердило отражение.
— И что мне тогда делать? — поинтересовался Лапидус.
— Карабкаться! — сказало отражение.
Лапидус знал, что такое «карабкаться». Когда–то давно, когда он еще не жил в этом гребанном Бурге, хотя порою ему казалось, что в Бурге он жил всегда, с самого рождения, может, так оно действительно и было, но только какое–то время Лапидус действительно жил совсем в другом месте и там однажды ему пришлось карабкаться.
Вверх. По отвесной стене. Почти по отвесной. Внизу была вода — с пеной и волнами.
— Тебя занесло, — услышал он голос Эвелины, — откуда там вода?
— Подожди, — сказал Лапидус, внимательно изучая свое отражение, — если чего–то не понимаешь, то вообще помолчи!
— Ну да, — фыркнула Эвелина и обратилась к его отражению: — Чего это он несет? Про воду?
— Пусть несет, — ответило отражение, — а ты вот тут откуда?
— Ниоткуда, — сказала Эвелина и Лапидус пополз дальше.
Он до сих пор не помнил, зачем тогда ему пришла в голову эта идея — начать карабкаться почти по отвесному склону прямо над морем. Но он полез и сразу же начал катиться вниз, он скатывался, хватался пальцами о камни, подтягивался, замирал, распластывался, как ящерица, снова подтягивался, начался дождь, камни намокли, намокли кусты и кустики, море было внизу, в море были камни, Лапидус мог сорваться и упасть, упасть и разбиться, но он полз, пыхтел, карабкался…
— Дурак, — сказала Эвелина.
— Дурак! — подтвердило отражение.
Лифт дернулся еще раз.
— Сейчас он застрянет, — сказала Эвелина отражению, — и тогда он останется здесь.
— Он останется здесь навсегда, — подхватило отражение, — и его никто никогда не найдет!
— Никто и никогда, — почти пропела Эвелина, — и он умрет в этом лифте, его тело ссохнется, плоть отпадет, останется скелет, который будет лежать на полу лифта, белые кости и белый череп с пустыми глазницами…
Читать дальше