Андрей Матвеев - Случайные имена

Себастьян, ожидая ее на побережье вот уже два месяца, даже не подозревал о том, что она приедет не одна, а с новым секретарем, что же касается его чувства к сестре, то здесь, как мне кажется, уже внесена полная ясность, и теория белокурой дивы занимает свое место под тапробанским солнцем.

Для окончательного же завершения этой главы надо отметить, что последствия синдрома Кандинского — Клерамбо лечатся не только подменой одного образа другим, но и простым отдыхом на тапробанском побережье, а потому позволим героям перевести дух и одному из них (стоит ли упоминать, кому) предаться любимому развлечению, ведь стоило лишь восходящему солнцу осветить розовыми лучами аквамариновую поверхность тихого в этот рассветный час моря, как Алехандро Лепских, позабыв о существовании в своем теле незваного гостя, покинул местную резиденцию светлейших герцогов Альворадо и отправился на пляж, и надо ли говорить, как долго я ждал этого момента!

И действительно, один лишь Господь знает, как долго я ждал этого момента, ведь есть ли что более прекрасное, чем остаться наедине с любимым героем и помочь ему в том, что составляет для него одну из важнейших в жизни услад, пусть даже вся сознательная жизнь Александра Сергеевича Лепских прошла в достаточном удалении от хоть какого- нибудь морского побережья, и раковины большей частью он видел лишь на картинках да в витринах выставок и магазинов, впрочем, последние торгуют сим экзотическим товаром так редко, что говорить о магазинах во множественном числе — бессмысленно, разве что пару раз в жизни натыкался Алехандро на эти замечательные порождения фантазии Творца, стоящие в окружении (предположим) антикварного кофейного сервиза восточного изготовления и (продолжим свои предположения) не менее антикварной люстры, только изготовления уже западного. Но дело, как вы понимаете, не в раковинах как таковых, хотя если говорить о мягкотелых и их связи с Алехандро Лепских, надо отметить, что интересовал его, без всякого сомнения, класс брюхоногих, что же касается отрядов, то внимание Александра Сергеевича занимали отряды заднежаберников и переднежаберников, впрочем, надо отметить еще и склонность А. С. Лепских к классу пластинчатожаберных, в коем его внимание было поровну разделено между как одномускульными, так и двумускульными, но вновь подчеркнем, что дело не в раковинах, а в том, что пора каким–то образом выпутываться из того положения, в котором оказались мы с Алехандро, и скорее по моей, чем по его вине, да это и понятно: ведь он–то отнюдь не претендовал на то, чтобы дать укрывище в своем собственном мозге Александру Сергеевичу Л., то есть Лепшину, тем паче, уж совсем ни при чем Алехандро, когда речь заходит о продаже души дьяволу этим самым Лепшиным, пусть даже Алехандро Лепских в каком–то роде является специалистом по инфернальному и не один час своей жизни провел в той или иной библиотеке, в том или ином хранилище инкунабул, да даже депозитарии иногда посещал Алехандро в поисках той или иной эстетической интерпретации, но надо заметить, что найти ее было намного проще, чем, к примеру, редкую раковину конуса, а ведь этим и занимается сейчас Александр Сергеевич Лепских, вот только не надо путать с Лепшиным, продавшим душу дьяволу, хотя вопрос «зачем он это сделал» больше интересует его протагониста, уже успевшего заметить первый раритет и старательно отколупывающего витую, сплошь покрытую изощренных узором раковину от большого камня, расположенного всего в паре метров от берега (время отлива и к камню можно подобраться не замочив ног).

И надо отметить, что вопрос этот носит вполне академический характер, пусть и волнует Алехандро давно, с тех самых пор, как он отыскал, наконец–то, подлинный текст «Амфатриды» Фридриха Штаудоферийского, той самой «Амфатриды», суть которой и есть собственно взаимоотношения человека с дьяволом, более того, вторая и третья части этого, пожалуй, наиболее загадочного произведения средневековой мистической мысли полностью посвящены доказательству того тезиса, что (но тут упомянем первую часть, в которой князь Фридрих ставит парадоксальный вопрос «что есть Бог и что есть Дьявол?» и столь же парадоксально на него отвечает, то есть просто вставляет между двумя частями уравнения знак равенства, аргументируя это тем, что природа божественного, на его взгляд, столь же пагубна для человеческого существа, как и природа темного, дьявольского, пагубность же эту Фридрих видит исключительно в искушении, Господь, по его мнению, не менее хитроумен в претензиях на человеческую душу, чем дьявол и искушает его добродетелью столь же настырно, как дьявол — греховностью, но тут, говорит Фридрих, возникает вполне законный вопрос: а не есть ли добродетель грех, и не является ли греховность добродетелью? После чего князь Штаудоферийский, еще немного поупражнявшись в софистике, заявляет, что отныне для него понятие Бога сводится к понятию дьявола, точнее же будет просто заменить эти два слова одним, вот только — даже зная, как его произнести — сам Фридрих этого никогда не сделает, первая часть «Амфатриды» на этом заканчивается) раз и Бог, и дьявол — одно лицо, то значит ни о какой продаже души говорить нельзя, ибо в таком случае она продана изначально, с самого момента человеческого рождения отдана на заклание, а собственно балансировка на границе света и тьмы и есть ни что иное, как божественное (читай: дьявольское) развлечение, ибо вечность гораздо более скучна, чем это кажется, и надо же себя чем–то занять!