Михаил Попов - Колыбель

А вот перед ним и желанная цель.

Внутрь по его просьбе усилиями Помпадура было наставлено с десяток свечных веток, и поэтому хижина светилась как волшебный фонарь. А внутри мерещилась стройная, даже, может быть, трепетная девичья фигурка. Неспящая красавица!

Дай себе слово, что не будешь груб и тороплив!

Он дал себе слово.

У входа остановился, сделал несколько успокаивающих дыхательных упражнений.

Откинул полог.

Конечно, и Помпадур, и несколько других приближенных не оставили своего государя батюшку одного, как он потребовал. Они тихонько–скрытно крались за ним. Не праздное, тем более не грязное любопытство руководило приближенными. Им хотелось узнать — угодили ли они отцу родному своему. Да, они готовы были за свой военно–полевой стыд терпеть от него и порку, и даже подзатыльники, но им хотелось быть ему полезными не только негативным манером, но и какой–то радостью и прибылью. Им до сих пор представлялась непостижимой, а значит, сверхъестественной способность царя–государя получать настоящее удовольствие от простого соединения с женщиной. А раз так, то пусть он необычное свое удовольствие усилит тем, что соединится и с женщиной необычной.

Приближенные, а вместе с ними и многие гаремные служительницы засели в темноте благодушно поющего леса, чтобы хотя бы сквозь плетеную стену увидеть, как наслаждается новой женщиной пострадавший на поле боя бородач.

Каково же было их удивление, когда царь царей сразу же после того, как вошел в волшебную хижину чистой, светящейся любви, разразился диким, разрывающим ночь воплем:

— Уроды!

Убудцы были удивлены больше даже не тем, что царю не слишком понравилась красавица, а тем, что, кажется, он обнаружил их там не одну. Они не поняли, что возглас обращен в их адрес. Вернее, поняли только после того, как его величество выскочил из хижины и повторил им рычащее слово прямо в лица.

И убежал, повторяя его на разные лады, по тропинке в сторону столицы.

Удивление подданных сменилось страхом: как же теперь быть, это недовольство чем заглаживать?! Решительнее и отчаяннее всех оказался Черчилль:

— Принесите курицу, я зарежу ее ради моего царя!

— И я зарежу, и я! — закричали маршалы–плагиаторы.

Из хижины осторожно вышла белокожая красавица. Она держала в руках пучок светящихся кореньев, ей хотелось узнать, куда подевался этот сердитый и шумный человек. Она выпячивала огромные гроздеобразные белые губы, взгляд не важно какого цвета глаз с интересом смотрел из–под огромных белых век, на мертвенно–бледном теле были видны бугры громадного гипсового герпеса. Даже подумать было страшно, что должно было произойти с женщиной, чтобы она превратилась вот в такое. Придворные искренне при этом не понимали, что тут не так, но продолжали выказывать громкую готовность угодить государю.

Разумеется, его величество решил противопоставить потоку неприятностей алкогольный барьер и проснулся утром в немного расплющенном состоянии. и тут же решил догнаться.

— У меня запой! — громко объявил он. Но у своей постели нашел, помимо вчерашней бутылки, в которой еще оставалось немного на дне, еще одну — и узнал он ее сразу. Это была та самая, с которой он провалился давеча в пьяный жертвенник. По всему организму прошла судорога неприятного узнавания.

— Афраний!

Тот явился почти мгновенно и сразу же объяснил: бутылка найдена сегодня на рассвете на берегу океана.

— Как она могла там оказаться? — он отлично помнил эту этикетку с рваным рисунком, что был покорежен его ногтем.

— Батюшка царь, — негромко вступил в разговор прибежавший снизу Бунша, — у нас тут дела всякие накопились, порешать бы.

Его величество бросил на него уничтожающий взгляд: молчи, идиот! Какие там дела! Перед нами таинственная вещь. Бутылка, утраченная в ночной пахучей пещере, как–то оказывается на воле, на берегу! Сама, что ли, она туда добралась?! Тогда кто–то, значит, вынес? Кто?!

Петроний, собака, подбросил? Куражится?

Не без труда придворные, уже в большом количестве толпившиеся в верховной спальне, обратили внимание государя на себя и на то, что творится внизу.

— Что это?! — спросил он, выпучив глаза.

— Сегодня под утро, в твоем гареме, — пояснил Бунша.

— Все в одном месте, — пояснил Черчилль, ничего не пояснив.

У главного костровища сидело, лежало и валялось на земле десятка два совершенно незнакомых мужиков. Более чем незнакомых — чужих! Все были голые, изможденные на вид и какие–то невменяемые. То есть они были в том состоянии примерно, в каком нашелся в Парашиной хижине де Голль.