Михаил Попов - Ларочка

Хорошо, что хоть причесалась!

Михаил Михайлович сумел никак не проявить себя в период трехдневного правления ГКЧП, поэтому у власти удержался. В чем–то его поведение напоминало поведение Горбачева в Форосе, но поблизости не оказалось своего Ельцина, чтобы его наказать за политическую невнятность. Все либеральные активисты ЦБПЗ были фигурами мелковатыми, буфетными ораторами вроде Саши Белова, а руководитель «Музыки», единственный, кто обладал тем, что впоследствии станут называть харизмой, слег как раз с сильнейшим диабетическим ударом.

Позиции Ларисы в «Истории» пошатнулись, образовалась группа демактивистов, почувствовавших, что пришло их время, и не скрывавших, что они этому рады. Тойво, Галка, причем, со всем составом машбюро и отдела писем, и, главное, вдруг — Ребров! Его можно было понять, ему захотелось своего шанса, вокруг кипела жизнь, возникали какие–то банки и банды, на волне антикоммунистической демагогии можно было сделать рывок вперед. При этом он утверждал, что ни в коем случае не предавал «дело Поляновского», но, правда, встречаться очно с Венедиктом Дмитриевичем не стремился. Глаза были все время встревожены, Ребров жил как на бегах. На кого ставить?! Он с блеском вышел из КПСС, не с таким, конечно, как Марк Захаров, но все же эффектно. Таких людей было много, сумевших срок своего пребывания в партии засчитать себе как политзаключение. Особенным красавцем показал себя муж Галки, он сумел свою аспирантуру в ВПШ конвертировать в приятельские отношения с самим Бурбулисом. Если, конечно, машинистка не преувеличивала. Галка стала себе позволять покровительственные жесты в адрес заведующей отделом ВОВ.

Тамила Ивановна перестала заходить к ней со сводкой неофициальных событий на территории «Истории», хотя, общий дружелюбный тон сохранила.

Ребров вызывал Ларису к себе «посоветоваться», и идея у него была все время одна: как бы побудить «старика», то есть Михаила Михайловича. к какому–нибудь более решительному проявлению положительных чувств в адрес новой власти.

Да, ГКЧП он вроде бы не поддержал, но осудил все же чуть поздновато, когда это был просто голос в общем хоре. Сейчас бы надо не скрывать своих передовых настроений.

— Ты же можешь на него повлиять.

— В смысле?

Ребров вскочил, прошелся по кабинету. Лариса презрительно следила за ним тяжелым взглядом.

— Ну, хотя бы из партии, он мог бы… ты понимаешь?

— Нет.

Ребров рухнул в кресло свернулся в нем личинкой, но тут же выпорхнул серой бабочкой.

— Ты пойми…

— И ты пойми, он боевой офицер, ветеран войны, он вступал в эту партию на фронте. — Лариса не знала этого наверняка, но считала, что имеет право на такое полемическое преувеличение.

— Да это все конечно. — Кривлялся зам. — Но только его осознанный, такой демократический жест…

Лариса мрачно покачала головой и вышла вон, не скрывая возникающей неприязни к собеседнику.

— Что–то надо делать с этой сукой! — Жаловался Ребров в тот же вечер одному из понимающих комсомольских менеджеров средней руки. Он наладил свои тропы в дом на Маросейке.

Тот отмахивался и вздыхал.

— Лучше не связывайся, само отомрет. Как и твой Михалыч. Это уже близкие дела. Лучше наливай.

Ребров и сам чувствовал, что за Ларисой что–то клубиться. Да, все эти специалисты по Михаилу Тверскому и любители Лавра Корнилова пока тихо попрятались в поры старой жизни в виду новейших политических мод, но погасли ли они окончательно? Он искренне, со всем вятским коварством ненавидел эту старомосковскую снобь, и даже хотел бы отомстить за то, что вынужден был перед нею в свое время пресмыкаться, но трусил. Его звали на хорошее место в новый ловкий банк, а он боялся расстаться со своим здешним мелким, но прочным местом.

Сердце разрывалось меж двух карьер.

У Ларисы было такое впечатление, что крутнули гигантский калейдоскоп, и теперь она с удивлением рассматривает новый глобальный рисунок жизни. Прежде у нее было ощущение, что она один из самых все понимающих и решительно действующих людей, и ей было неприятно осознавать, до какой степени почти все остальные оказались больше готовы к «переменам», чем она.

Впрочем, не все.

С некоторым даже интересом она обнаружила, что у ее ног по–прежнему толчется стайка щенят мужского пола. Они не разбежались, когда распались бразды ее прежнего правления. Им легче пережидать смуту поблизости, в надежде, что она придумает, что и как делать дальше.