Михаил Попов - Ларочка

— Вон рукомойник, там ведро, я отвернусь. Если стесняешься, нужник во дворе.

— Я стесняюсь. — С достоинством сказала Лариса, и выскочила в сени, а из них на улицу. Вчерашний морозец спал, мир потерял жесткость, рыхлые снежинки рассеяно падали на вчерашние сугробы.

Нужник Лариса увидела сразу, и его вид ее сильно озадачил. Дорога к нему была завалена как горный перевал. Чтобы воспользоваться удобством, нужно было сначала пробиться через лавину. Квадратная деревянная лопата торчала из ближайшего Эльбруса. Работы минут на двадцать. Лариса огляделась в поисках какого–то укромного местечка, но услышала за спиной скрип сенной двери.

Ничего не оставалось, как взяться за лопату. Для крепкой и заинтересованной женщины десятиметровая просека в легком, не слежавшемся снегу, задача не неразрешимая. Многое успела передумать Лариса за эти минуты. Думала о том, как это умудрились обойтись сегодня поутру без туалета все вчерашние мужики, которые к тому же еще полночи добавляли в янтарной комнате. Думала и о том, что вот опять, оказавшись на новом месте, она как всегда работает уборщицей. Для того ли ее рожала мать, и лелеял отец?! И три сессии на отлично она разве для этого сдавала?

Я приехала в Москву, чтобы ее прибрать?!

Нет, надо что–то делать.

Сегодня, когда явится Руля, состоится скандал. Главное, начиная скандал не надо думать, чем он завершиться, тогда победишь. Но одно решение можно принять прямо сейчас. Никакой сладкой постели для фарцовщика в здешних снегах, как и было заявлено вчера.

Уже добравшись до самой заветной двери, распрямившись, отбросив лопату и влажную прядь с породистого лба, Лариса поняла, почему туалет не был освобожден утренними мужчинами. Все досталось толпе лениных, примыкавшей к штакетнику с соседской стороны.

Хозяин стоял на крыльце и добродушно улыбался, как человек, чей план удался. Лариса поняла, что антикоммунизм может быть и таким, подзаборным.

Звали хозяина Виктор Петрович, был он пенсионер, а в прежней своей жизни имел отношение к кино. Заведовал районным кинопрокатом. То есть, трудился в той самой точке, где живая жизнь сталкивается с искусством. Отчего имел особую позицию по любому вопросу. На мир искусства он смотрел как бы из недр народа, а на народную жизнь поглядывал глазами человека приобщившегося к высокому.

У него была семья, и проживала неподалеку, в пятиэтажке за две улицы от усадьбы, но никогда никто из родственников в доме с русской печью не показывался, и можно было догадаться, что тому есть причины. Семью Виктору Петровичу заменяли «караваевцы». Группа людей, собирающихся в усадьбе на свои особые радения. С хлебом, или с играми — каравай, кого хочешь, выбирай — эти собрания не были связаны. Караваев был народным целителем, профессором и учителем жизни. Виктор Петрович одним из важных его последователей, малаховским гуру.

Лариса, сказать по правде, всяких сектантов опасалась, но очень быстро поняла, что в данном случае особо волноваться не стоит. Ничем страшным или неприятным в кружке кинопрокатчика не занимались. Засиживались за обширным чаем, обстановка была душевная: абажур, самовар, разговор. В основном на медицинские темы. Профессор Караваев вывел какой–то особый бальзам, настоянный на сорока кавказских травах, его невероятные целебные свойства и являлись основной темой обсуждения. А еще много говорили о планах на будущее лето, всей бригадой собирались податься куда–то под Дербент, где было множество нужных трав, и опасных змей.

— Что у тебя болит? — Спросил Виктор Петрович.

— Ничего. — Сказала Лариса, чувствуя, что разочаровывает хозяина.

— Все равно, по виду какая–то закисленная.

По теории Караваева весь вред в организме был от лишней кислоты, и надо было всячески бороться за щелочную среду в себе. Неправильное питание, гневливость, стяжательский взгляд на вещи очень способствовал закислению. А там и до хвори недалеко. «У сволочи нет щелочи!», сказал Руля, когда Лариса вечером в постели пересказала караваевскую теорию, твердо отказав перед этим в ласках. «Ты зря над ними смеешься!» — почему–то обиделась Лариса, хотя и сама считала теорию эту скорее бредом.

Руля уже обижено спал.

Скандала не получилось. И на следующий день, и на третий. У Рули были трудные дни, он страшно уставал, и в доме Виктора Петровича чувствовал себя совсем уж на птичьих правах. Он трагически тряс очкастой головой — «как меня угораздило сюда занестись?!» Лариса заметила ему, что им просто нужно собрать чемоданы сесть в машину и вернуться в Староконюшенный переулок, и «этот дурдом» прекратиться. Ну, хорошо, пусть не сразу Староконюшенный, пусть какая–нибудь съемная хата для начала, возвращение будет не победным, постепенным.