Михаил Попов: Ларочка

— Ты скажешь что–нибудь тля?! Хоть что–нибудь, хоть глазом моргни, товарищ прораб.

Генерал моргнул, но больше ничего!

— Да, что же ты за ничтожество?! Сделай что–нибудь. Упади на колени, проси прощения, или дай мне по морде! Невозможно же, чтобы вообще ничего!

И это на него не подействовало.

— Не–ет, ты у меня так не отвертишься, подонок!

Лариса прорычала еще что–то, рванула на себя дверь и бросилась в коридор. Купе проводника было рядом. У входа стоял тот человек из буфета, он о чем–то беседовал с проводником. Сначала у Ларисы был простой, механический план мести. Она наберет стакан кипятка, и плеснет в римскую харю. Но в одно мгновение, как у нее часто бывает, уже в процессе подлета к проводницкому купе, она передумала, и закричала, что ее только что пытались изнасиловать.

— Он там, он там в тамбуре!

— Что? — Расслаблено и непонимающе зашевелились мужики.

— Вы что сидите?! Изнасилование. Он в тамбуре! Он там сидит, в тамбуре.

Проводник встал с выпученным лицом, Лариса толкнула его в грудь, ввалилась в купе, и рухнула с тяжелым воем на его нечистую постель.

Улица Огинского была отделена от реки влажной асфальтовой набережной. Лариса шла медленно, поглядывая по сторонам. Слева — одноэтажные деревянные домики за серым штакетником, мокрые крыши, остовы парников, маленькие окна, до половины затянутые белыми занавесками, как бы чем–то заболевшие. Перевернутые лодки почти в каждом дворе. Справа — Щара покрытая рваными клоками тумана, с наклонно торчащими из покатых берегов ветлами. Над всем этим провинциальное, белорусское, но без единого аиста небо. Одно лишь создавало эмоциональную интригу — полнейшее отсутствие людей, а ведь три часа дня. Хоть бы собака пробежала. Тонко, сладко и все время щемит сердце. Огинский, где твой полонез?!

Остановилась, закурила, хоть чем–нибудь же надо оживить этот выцветший, заброшенный рай детства. И стоило ей только затянуться, как из туманной толщи, почти прилипшей к воде, с беззвучной, и крылатой лихостью вылетела байдарка двойка, и пронеслась мимо мощно и цепко хватая четырьмя лопастями лаково поблескивающую воду.

Лариса бросила им вслед недокуренную сигарету, надуманное очарование рухнуло. Город Слоним не гиб в дальних закоулках ее столичной памяти, он позиционировал себя как центр гребного спорта.

До бабушкиной калитки было два шага. У нее во дворе не было перевернутой лодки и парникового скелета. Что и понятно, Виктория Владимировна уже более года как не вставала с постели. Нанятая на ларисины деньги женщина, ходила за ней, и, кажется, как следует, отметила про себя внучка, пройдя через чистые сенцы, оглядев пребывающую в полной аккуратности кухню.

Виктория Владимировна лежала в комнате с закрытыми шторами, на широкой кровати с никелированными спинками. Рядом с кроватью небольшой круглый стол с толпой пузырьков и медицинских коробок. Старуха лежала величественно, на двух огромных, свежих подушках, хорошо причесанная, и в комнате не было того жирно–карамельного духа, что поселяется в жилищах даже здоровых стариков. Не было и трагического валокординового запаха.

Увидев внучку, Виктория Владимировна улыбнулась, при этом выражение глубоко запавших черных глаз было неразличимо, отчего общее впечатление было приветливо зловещим.

Лариса расцеловала бабулю, села у кровати. Последовали обычные вопросы: как себя чувствуешь? и т. д.

— У меня ничего не болит. — Сказала Виктория Владимировна. — Ты бы поела, Стася драники сделала.

Лариса подчинилась, пошла на кухню, взяла из зеленого эмалированного ведра соленый огурец и вернулась к кровати.

— Ты надолго?

— Это не важно. В том смысле, что уже не важно.

— Не понимаю.

— А что тут понимать. Тебе ведь тут скучно. Одной.

Виктория Владимировна ответила не сразу.

— Мне не бывает скучно, мне бывает тоскливо.

— Вот видишь.

— Ко мне никто не приходит.

Разговор был прерван появлением Стаси. Она жила через два дома, домохозяйничала при муже шофере. Крупная, говорливая, добродушная, чистоплотная тетка. Она заставила гостью как следует раздеться — Лариса завела важный разговор, даже не сбросив пальто — заставила так же поесть как следует, с разогретым супом, драниками на сале, растворимым кофе. Ларисе очень хотелось послать ее как–нибудь вежливым образом, но было понятно, что это невозможно. Пока внучка ела, Стася длинно и подробно отчитывалась о бабушкиных денежных делах. Плата за свет, за то, за се, денежки с почты, пенсия. Оказалось, что беглый офицер Стебельков, узнав о состоянии своей бывшей, разразился небольшим пенсионом.