Владимир Топилин - Тропа бабьих слез

Пребывая в таком твердом убеждении, Погорельцевы безропотно несли на своих плечах свинцовую пыль грехов тяжких своих родных. Даже твердо уверенными в содеянном, они были готовы простить Ивана, Григория и Василия в своих убийства, если бы они раскаялись перед святыми иконами. Была бы возможность разделения грехов, каждый из Погорельцевых взял бы на себя долю их вины, в последующем, возможно, до конца дней своих стоя на коленях замаливая ее сутками напролет. В своих обращениях к Богу все просили прощения за них, объясняя причину падения путами дьявола или глубоким заблуждением.

Из представленных восприятий Погорельцевых было видно, что о каком-то чувстве мести не могло быть и помыслов. Староверы трепетно несли на плечах своих тяжелый крест Святости, который был создан Всевышним на основе семи заповедей. Они верили, что Бог во всем разберется сам: не зря открылась тайна трех пуль! Восемь лет прошло, а Бог не забыл, принес доказательства вины, но он не будет наказывать. Иван, Григорий и Василий накажут себя сами, иначе и быть не может. Погорельцевым оставалось только ждать.

В конце сентября, когда не озере Тигир-коль появилась первая пленка льда, на староверческую заимку приехали тофалары. Небольшой караван из девяти оленей. На передовом вожаке степенно восседал глава семейства Оюн Баканаев из кости (рода) Чогду. За ним, повторяя след отца, ехал сын Тулюш. Далее нагруженные в меру нехитрой домашней утварью шагали четыре оленя, на спине каждого дети Тулюша (годы совместной жизни с Сыяной Табаргаевой прожиты не зря!). Замыкали шествие женщины.

Не забывают Баканаевы старых друзей Погорельцевых. Часто приезжают на Поднебесное озеро в гости. Несмотря на разное вероисповедование, многое связывает людей тайги в этой жизни. На первом месте в отношениях стоит дружба.

Как всегда бывает при нечастых встречах, все вместе быстро разбили на берегу озера два чума. После этого начались долгие, порой до рассветного утра, разговоры под чарку чудесного напитка из запасников Фомы Лукича.

Как бы ни было тяжело в то время на душе и сердце у главы семейства Погорельцевых, под доброе слово старого тофа, к доброму угощению не удержался Фома от большой тайны, рассказал Оюну горькую правду:

– А ведь мы знаем, кто тогда украл у тебя на лабазе соболей!..

Реакция тофалара была объяснимой. Оюн уже давно забыл об этом случае, – что было, то было! – и ни на кого зла не держал. Характеры людей тайги подобны детскому восприятию: потерялась игрушка – заплакал, но через полчаса уже о ней не вспоминает. Столько лет прошло… какие соболя? У кого украли? У меня?!

Прежде чем что-то сказать в ответ, Оюн долго молчал, пыхтел неизменной трубочкой. Мысли тофа плавали в далеких воспоминаниях, собираясь воедино: если не знаешь что сказать, спроси ответ у огня. Казалось, глава семейства предчувствует ответ и не собирается его слушать, потому что будет горько и обидно. Так и произошло.

– Кто? – все же осмелился спросить Оюн, сжавшись в комок.

Фома назвал имена. Тофалар вздрогнул плечами, недоверчиво посмотрел на друга, переосмысливая слова.

– Откуда знаешь?!

Фома начал свой рассказ издалека, с того момента, когда в тайге потерялся отец Гришки Соболева, постепенно объясняя каждый момент вплоть до того, когда Чигирька опознал третью пулю. Торопиться было некуда, время было, ночь впереди. Под глоточек медовухи обстоятельные доказательства вины казались перевалом Хайбыты (пик Грандиозный), на который постепенно поднимаешься не один день, но спускаешься вниз в одночасье. Вероятно, Фома не стал бы рассказывать Оюну о делах своих единоверцев, как не стали говорить Чигирьке. Чигирька не был пострадавшим от рук Добрынина, Мальцева и Тулина. У Чигирьки нечего и незачем воровать, он так все отдаст, только попроси. А вот Оюн другое дело. Два десятка соболей – состояние охотника, нажитое не за один сезон. Здесь пот, кровь, труд, здоровье, нервы охотничьей семьи. За этим скрывались добрые планы на будущее и рухнувшие надежды. Несколько лет напряженного труда, это не рябчик, которого можно легко добыть на свисток. Оюн должен знать виновных. Так решили Погорельцевы.

По прошествии рассказа Фомы было видно, как опускаются плечи Оюна, как падает на грудь голова, тускнеют глаза, а щеки краснеют, наливаясь соком волчьей ягоды. Обида и стыд за вину от рук хорошо знакомых людей, – Оюн хорошо знал всех, относился к ним как к друзьям – как удар ножа в спину. Наверно, было лучше, если Фома не говорил тофалару об этом. Однако слово, что быстротечная вода, нельзя зачерпнуть одним котелком дважды. Неизвестно, какой была реакция Оюна, узнай он всю правду восемь лет назад. Но сегодня в сознании тофа не было зла и мести. Время стерло вехи обязательного наказания, оставив в сердце к обидчикам лишь жалость и презрение.