Дан Берг - Поющие золотые птицы[рассказы, сказки и притчи о хасидах]

Нет хуже наказания, чем раскаяние, когда не можешь оправдаться перед собственным судом.

— Весьма прискорбно начало истории, которую вы, дорогие мои хасиды, сегодня услышите от меня, — полным печали голосом произнес раби Яков, цадик из города Божин, обращаясь к ученикам, собравшимся в его доме на исходе субботы. Слушатели насторожились.

— Представьте себе, друзья, — продолжал раби Яков, — что и среди нас, евреев, встречаются завистники, недоброжелатели, и, что более всего достойно сожаления, доносчики.

Видя, что столь необычайным вступлением он вполне завладел вниманием слушателей, раби начал рассказ.

Великий мудрец и подлинный праведник стал жертвой злого наговора. Завидуя добродетели, люди приписывают ей преступления. Враги цадика и ненавистники хасидов, наши же евреи, подали ложный донос властям. Обвинили его в измене Империи и в злоумышлении против Императора, в подстрекательстве евреев к бунту и в сочинении пасквилей на неевреев. Могут ли быть в глазах властей преступления тяжелее этих?

В городке, где жил мудрец, появились царские осведомители и тайные агенты. Следят за каждым шагом цадика, составляют доклады и шлют их в столицу. А вскоре по улицам города прогремела арестантская карета черного цвета, а в ней — жандармы. Вывели они за ворота маленького седого старика, посадили промеж себя и скомандовали кучеру ехать. Умчалась в царскую столицу черная карета, и увезла мудреца на суд и, кто знает, может быть и на расправу на радость врагам и на горе честным людям.

Заточили невинного старика в крепость, куда сажают злодеев и убийц, врагов царя и отечества. Однако, царским законникам известно, что это узник другого рода. Слухи о мудрости цадика дошли до столицы, достигли ушей Государя Императора и его высших сановников. Умнейшим из них было доверено разбирать деяния раби и судить его. Ежедневно являлись судьи в каменный каземат, задавали цадику каверзные вопросы, но неизменно получали на них простые и мудрые ответы.

Воочию видят важные хранители закона, что волны лжи рассыпаются в мелкие брызги, ударяясь о камень истины. Кто может доказать, тому нечего бояться. Мудрец достойно отвел от себя клевету недругов. Но тут настала трудная минута для цадика.

— Отчего это, почтенный раби, — обратился к цадику старший из судей, — ты пишешь в сочиненных тобой книгах, что душа всякого еврея непременно содержит хоть малую частицу добра, а вот душа нееврея никакого добра в себе не несет? Выходит, ни я сам, ни судьи твои напротив тебя сидящие, ни жены и ни дети их, ни Государь Император — никто из нас, грешных, не удостаивается твоей милостивой похвалы за доброту? — спросил он.

— Наговор не ополчается против непогрешимости, он лишь преувеличивает, но не возникает на пустом месте, — заметил сановник в черной рясе, но старший судья остановил его.

— Сказанное тобой до сих пор поразило нас безошибочностью мудрых твоих суждений, поэтому мы с тревогой ожидаем ответа на этот вопрос. Объясняй, мудрец, в простых словах, чтобы мы поняли тебя, — закончил судья.

Цадик задумался. Разве можно просто и понятно раскрыть несведущим глубины тончайшей мудрости? А если бы даже такое было возможно, какой смельчак решится возносить себя перед своими судьями? А если кто и отважится на такое безрассудство, то не заслужит ли безумец более порицания, нежели похвалы?

Долго думает цадик, очень долго. И тут замечает он, как разом просветлели тревожные лица высоких сановников. Заулыбались судьи, засмеялись, заговорили между собой.

— Мудрейший раби, — снова обратился к цадику старший из судей, — наша вера отнюдь не говорит нам, что наш народ менее добр, чем твой, да и по простому здравому размышлению мы сами это понимаем. Ты промолчал, и от того не поколебал нашу уверенность. Боюсь, на сей раз ты ошибаешься, мудрейший раби, — сказал судья.

Вздох облегчения вырвался из груди старика, и он засмеялся вслед за судьями.

А уж потом, когда цадик вновь оказался на свободе и частенько рассказывал хасидам о страшных днях, проведенных им в застенках, он любил вспоминать, как спросили его о добрых и недобрых душах и как ловко он выскользнул из рук своих судей.

— Я не назвал никаких оснований того, что написал в книгах, я просто промолчал. Но все, что я говорил прежде, убедило судей, что правда на моей стороне, и умно поступили эти вельможи, что не стали настаивать на ответе, — так говорил мудрец своим хасидам.