Яцек Хуго-Бадер: Бомжиха

— Чем ты занималась?

— Всю жизнь была пищевым технологом. Значит поваром. Закончила 11 классов, а потом кулинарно–торговый техникум. А Люда старшая из моих детей. По мужу Орловская. Моя копия и даже пошла по моим следам, спортсменка. Биатлонистка. Ей 32 года и всё время тренируется. После олимпиады в Турине отходит и будет тренером, окончила институт физкультуры. Это моя жемчужина, самая большая радость и гордость. Имеет серебряную медаль с олимпиады в Лиллехаммере. Правда завоевала ее для Белоруссии, но медаль всегда медаль. Бежала в эстафете четыре по пять на последней смене. Самый лучший стрелок в коллективе. На соревнованиях на первенство мира в 1998 году тоже завоевала серебро для Белоруссии. В 1989 взяли её к в сборную СССР и Олимпийскую Школу в Витебске, а когда её закончила, Советского Союза уже не было, так и осталась, тем более что вышла там замуж. Под Минском построила с мужем красивый дом из бревен. Я посылала с Севера дерево на ту стройку.

Час 17.20. Уже ничего нет в плане. День как бы прекратился.

Возвращаемся на Плешку. Эмма так устала, что не хочет встречать никаких знакомых. Ни Толи с расстройством координации движения, ни армянина Арсэна, который пьет с отчаяния, так как хотел бы вернуться домой, но не может пересечь границу, ему, как и Эмме украли документы. Вечного пьяную Наташу Голикову с лицом ангела и ногами слона тоже не хочет видеть. Наташа целый день сидит на подоконнике и почти не встаёт.

— Того и смотреть, как те ноги её сгниют, и будет надо их отрезать как Олегу — говорит Эмма.

Наташа штукатур и теоретически не бомж, имеет в Москве квартиру, но ни за что в жизни не вернётся к мужу пьянице.

Остатком сил я удерживаю себя перед бегством в гостиницу. На ужин я покупаю две картофелины, печеные в фольге, по два пива, четверть коньяка московского. Только под мухой можно ускорить течение времени, но Эмме не очень подходит мой коньяк. Для неё слишком крепкий. Свысока, с памятника присматривается к нам сам Владимир Ленин.

— Ты была в Партии? — я спрашиваю.

— И в Комсомоле, и в Партии. И дружинником была. Ходила с красной повязкой на руке и следила за общественным порядком в городе.

— У нас такие назывались ОРМОвцами.

— Это были мои партийные обязанности. Я была хорошим поваром, имела много детей, то предложили мне, чтобы вступила. Окупалось. Были привилегии жилищные, билет на поезд можно было устроить слишком 50 процентов, а раз на три года и даром, и отпуск давали, когда ты хотел, а не в ноябре. Другие получали по графику. Только раз в три года полагался им отпуск летом.

Эмма кормит воробьев кожурой от картофелин, но приковылял какой–то бомж, вырвал у нее из руки и съел.

— Что случилось с отцом твоих детей? — я спрашиваю.

— Умер много лет тому назад — говорит. — Из–за Чернобыля. Вызывали людей в военкомат (призывную комиссию) и спрашивали, не хотят ли. Ну так он и согласился, ведь прекрасно платили. Ездил поливалкой и смывал с улиц ту вредность. Подписал контракт на пол года, но уволили его после двух месяцев и сразу попал в больницу и на пенсию. Ежедневно давали ему маленькие таблетки с циферками, а после часа брали кровь с пальца. Угасал по–тихому. На лице был белый как бумага и падал в разных местах. Весил как трижды я, больше 120 килограммов, а как умирал — 68.

— Любила его?

— Хороший был. Не пил. Никогда мне грубого слова не сказал, не ударил. Его брат очень хороший зубной техник. Когда Людка первый раз в 1990 году ехала в лагерь советских кадров в Болгарию, я дала ей свое кольцо, тогда ведь только по 100 рублей меняли. Купила, зато свои первые буты Адидас к лыжам и палки. Советский Союз валился, и ничего не было. Участники соревнований сами покупали другу–другу оборудование. Люда сильно плакала, это ведь было мое обручальное кольцо, так я ей говорю: "Никогда, дочка, себе не жалей". Сколько времени?

— 7.20.

— Ещё два часа и Сашка придёт.

— Ты выйдёшь за него?

— Да.

В 21.30 мы идём в место, где на парапете Эмма ежедневно дожидается Сашу. Сегодня исключительно первый. Эмма делает ему бутерброды с колбасой, огурцами и лучком, которые мы нашли в мусорной яме на четвертом, любимом перроне моей подруги.

Ест нервно, жадно. Очень голодный.

Темнеет. Мы идём подвижной Русаковской, доходящей к Комсомольской площади. Садимся на парапет элегантного магазина с одеждой. Прогоняют нас охранники, мы пересаживаемся за несколько окон дальше.