Д. Савельев: Медитатор [сборник рассказов]

Стать репетитором–тренером? Ты помогаешь, ты думаешь, что это правильно, а человек абсолютно здоров и лечит тебя. А потом кладёт голову на рельс и думает, что он — солнце коммунизма. Машинка для бритья тоже может быть красивой, даже красивее женщины с хорошо поставленной мимикой. Но эта женщина может сидеть на стуле и слушать звуковые волны, а машинка только раскалываться на составляющие. Хорошо иметь сына и нескольких любовников. Даже совмещать в себе божественное начало и пронизывать карму своей квартиры. Но квартира — это нора, а сын хочет удариться головой о стекло. Если не хватает воздуха, можно засунуть голову в мусорное ведро, и японцы уйдут со своими драгоценными камнями из человеческих экскрементов. Тогда твоя задняя часть возвысится над миром и запоёт. Но нельзя верить только в железо. Железо убьёт, если трогать его изнутри. И электричество спит, пока его не разбудит догорающий окурок. Если полыхнёт, тогда не понадобится самый бесконечный доктор, будь он хоть с ветеринарным образованием. Пламя рождает жизнь…

Если разговаривать с семьёй только через Бога, петь в церковном хоре и наступить на горло своему мистицизму, тогда может получиться толк. Но в этом случае шоссе между Москвой и Ленинградом сплющится, и опять наступит дисбаланс. Оторваться от бороды, и борода вновь тебя настигнет за углом. Подпрыгнуть до неба и презреть телевидение со всеми его огромными деньгами и смертями от бандитов. Выйти замуж и заранее похоронить себя в любви к кошкам. Может остаться один — беспородный хамелеон посреди враждебного поля. Нельзя на него злиться, он не способен преследовать никого, кроме насекомых. У него не было папы, и он замкнутый, хитрый, ловкий. Всё знает заранее и всего достигнет. Но любовь с длинными волосами так и останется в раскрытой постели общежития, и длинные гудки в трубке успеют устать на фоне перчёного риса. Покатается по траве и подумает, какие мы сильные, когда лезем через дырку в заборе. А бедный с аккуратным хвостиком так и будет проползать под зубами автомата на входе в метро. Съеденный банан его не обидит, и всё будет делиться поровну, пока не пройдёт время. Исчезнет без следа, и в голове засядет лишь ненужный пагубный опыт, извозюканный в пыли, который окунётся в холодную воду и поедет на велосипеде, забывая о наркотиках. Электричка сойдёт с рельс, и он поймёт, что так и не покатался с любимой несуществующей девушкой на лодке с педалями…

Кальмары проплывут мимо на фоне далёкого солнца за толщей воды, и никто не оглянется на события, произошедшие не с ним. Маленькие пузырьки всплывают медленно, водоросли ещё не готовились принимать тебя на кораллах. Но и здесь есть радиация, поубивавшая всех рыб. Рыбы лопались звонко, наподобие камбалы, и вскоре научились обмениваться звуками. Гипнотизёры загипнотизируют всех, и слёзы будут литься из–за полюбившихся героев, убитых авторами. Пробурить бы Землю насквозь, и тогда вся лава выльется на небо, изукрасив его…

Мы уже достаточно расширили пространство, и ночь не пропала даром. Треугольный пёс спит. Загадочные щётки в ванной, наверное, никому никогда не понадобятся и уйдут в мир щёток. Ручка выпрыгнет из руки и уберётся в карман. Я сплю.

Удивительная с одним моим знакомым получилась история. Этого самого знакомого звали Боря, и был он больной на голову, не знаю, что ещё. А вывод насчёт головы я сделал потому, что вечно его тянуло вступить в какую–нибудь партию. Он и в ЛДПР был каким–то активным членом (не знаю, что там сделали с его членом, а только с бабами встречаться после этого он совсем перестал). И у Зюганова членские взносы платил. Не знаю, кто уж его туда порекомендовал, а доволен он был этим фактом просто до усрачки. Даже в Партии Любителей Пива побывал ещё до того, как она распалась. А потом он связался с какими–то непонятными личностями. Эти самые личности обработали его так, что он сам на себя перестал быть похож. Ходить он стал в чёрных очках, чёрной куртке и чёрной же бандане. А курево выбрал, смешно сказать! «Яву Золотую»! «Буду, — говорит, — поддерживать отечественную промышленность». Пиво, и то стал «Жигулёвское» хлестать.

А потом оказалось, что это было какое–то левое крыло баркашовцев. Сказал он чего–то не то, или сделал, а только увезли они его в лесочек и все мозги ему окончательно вышибли. Шлялся он месяц по лесу, пил из луж, а потом взял, да и помер. Но оказалось потом, что о «баркашовцах» этих настоящие баркашовцы ничего и не слышали. Эксперимент они какой–то там проводили, вот и прикинулись баркашовцами, чтобы никто не мешал. А мой лопух к ним и попался, в качестве экспериментуемого. Вживили они ему что–то не наше, неземное. С летающей тарелки, говорят, учёные сняли, а эта организация и похитила. Тело Борьки так и не нашли. Представляете, как я побелел, когда припёрся он ко мне через полгода в виде волка. Я дверь всегда открываю всем, никогда не спрашиваю. Смотрю, стоит! Я ему, почти как в анекдоте, говорю: «Чего тебе, дурёха?!» Погладить хотел, я собак–то люблю, особенно больших. А он башку высунул из шкуры и говорит: «Хелло, Серёга! Жратва есть? Совсем с голода подыхаю!» Я так и упал. Он меня потом полчаса откачивал. А тело у него изменилось, неудобно. Как он меня материл! Хорошо, родителей дома не было. Потом курицу сырую сожрал и говорит: «Пойдём, чё я тебе покажу! Нас ведь теперь целая стая!» Оказалось, что штука эта его — заразная. Он, пока у меня дома торчал, и меня заразил, скотина такая. «Ничего, — говорит, — это не больно». Я совсем от ужаса ошизел, а он мне твердит что он и его стая — моя новая семья. Не выдержал я напряга, подкрался сзади втихоря и шандарахнул Борьку сковородкой по черепу, избавил, можно сказать, от мучений. Он тут же и окочурился, уже совсем. А я тут же лечиться побежал. Спокойно, думаю, у меня ещё целый месяц в запасе. Хрен! Через три дня уже все ноги шерстью обросли! Один доктор сказал, что болезнь эта инопланетная, значит, и лечить её надо инопланетными средствами. Стал я ту лабораторию искать, где тарелку упавшую исследовали. Занял у друзей денег, поехал в Пермь. Там мне один уфолог сказал, что тарелку уже давно ФСБешники забрали. Зато место на карте показал, где эта тарелка упала. А у меня уже волосатость до груди дошла. И гавкать я начал, по ночам. Купил я, значит, рюкзак, жратвы набрал и пошёл к тому месту. Такое по дороге началось! Только с шоссе свернул, вся моя жизнь нелепая вспоминаться начала. Иду, и вижу будто бы себя со стороны. Потом много ещё всего было. Но дошёл я таки дотуда. Место, как место: воронка круглая, по краю — бугор. Кругом — травка, птички поют. Залез я внутрь и стал ждать.