Таир Али - Ибишев

Цепляясь дрожащими руками за ржавые поручни, Пашаев с трудом поднялся на измазанную мазутом палубу. Заработал мотор, с грохотом поднялась якорная цепь, баркас осел назад и стал медленно отчаливать от пристани. На капитанском мостике загорелся фонарь.

Баркас, раскачиваясь из стороны в сторону, уходит все дальше в море, и Пашаев, глаза которого отчаянно слезятся от ветра, затаив дыхание, наблюдает за тем, как удаляющийся город за кормой неумолимо расплывается в густой темноте, постепенно превращаясь в хаотическое скопление желтых огней на черно–фиолетовом фоне.

Пашаева затошнило. Балансируя руками, он торопливо подошел к борту и перегнулся через край: его вырвало. Потом еще раз, и еще. И губы его пожелтели от желчи. И лоб покрылся ледяной испариной. В короткие промежутки между приступами судорожной рвоты, несчастный и опустошенный, он глотает знойный ветер, пропитанный запахом моря и мазута, и, задыхаясь, молится своему невидимому богу:«…я драгоценность в царстве Лотоса…»

Они уложили его на грязную деревянную скамейку, подложив под голову тюк с каким–то тряпьем. Пашаева знобило. Один из молодых ФНС-овцев снял с себя пальто и накрыл его. Он попросил сигарету.

Последнее, что запомнил Пашаев, прежде чем окончательно раствориться в закулисном небытие — россыпи звезд высоко в небе над палубой баркаса и терпкий запах мазута. А потом незаметно опустился занавес…

Вот так. Не было ни ареста, ни публичного распятия, ни кандалов, Пашаева не закололи кинжалами на борту грязного баркаса, и Левиафан не стал глотать нового Иону, накрытого безобразным драповым пальто. Мифа не получилось. Проклятые закулисные механики в самый последний момент успели заменить терновый венец на дурацкий шутовской колпак. И вместо очистительного мученичества Пашаеву было даровано великое забвение: он благополучно достиг безопасного берега, избежал ареста и со временем, без остатка, растворился в хаотическом калейдоскопе исторических лиц и событий.

Едва баркас с беглым Пашаевым скрылся за горизонтом, над Денизли стало происходить что–то невероятное. Ветер вдруг замер. Наступила удивительная тишина: ни шороха, ни всплеска — будто кто–то полностью выключил звук. Потом линия горизонта стала стремительно светлеть, меняя цвет от темно–фиолетового к пурпурному, и от нее, словно возвещая конец времен, стали отделяться огненные змеи–кометы с длинными пылающими хвостами. Бешено извиваясь, они понеслись в сторону Денизли, разрывая на части темноту. И когда они почти достигли города, над застывшим морем появилось огромное ослепительно солнце, которое в несколько секунд вызолотило все небо до самого горизонта, без остатка расплавив в этом золоте зловещих огненных змей. И яростные потоки солнечного света обрушились на крыши спящего города. И жар от них был столь велик, что роса на листьях деревьев превращалась в белый пар. И некоторые из солдат, входивших в это самое время на улицы Денизли, едва не ослепли.

Солдаты шли двумя нестройными колоннами, держа наперевес запыленные автоматы, в пятнисто–зеленых полевых формах, пропитанных потом. Следом за ними медленно ползли два БТР, казавшиеся гигантскими жуками на узких улочках города. И разбуженные грохочущим воем моторов, люди выходили на балконы и молча смотрели, как в потоках ослепительного света, словно в тумане, маршируют солдаты–победители.

БТР-ы выехали на площадь и заглушили моторы. А через несколько минут к зданию мэрии подъехал черный бронированный «мерседес» героя-Салманова под трехцветным флагом. Солдаты стали кричать «ура» и стрелять из автоматов в воздух короткими очередями. Салманов вышел из машины и поднял в знак приветствия обе руки. Высокий, с редкими седыми волосами, аккуратно зачесанными назад, в отличном темно–синем костюме он, в свои семьдесят три года, выглядел не больше, чем на шестьдесят.

К площади со всех сторон уже подходили люди. Он заговорил, и гораздо важнее слов была та уверенность и сила, которые исходили от его голоса, лица, всей его фигуры. И казалось, что глаза его смотрят в одно и то же время на всех и на каждого в отдельности. И было так тихо, что люди слышали собственное дыхание. Салманов говорил долго. Не меньше двух часов. Клеймил бездарность ФНС, поставившего страну на грань военной катастрофы, обещал восстановить экономику Денизли, построить дома для беженцев, обеспечить демократию и порядок. И когда он закончил, жители города, собравшиеся на площади, устроили ему настоящую овацию, и солдаты снова стреляли из автоматов, и многие, особенно пожилые люди, искренне ненавидевшие ФНС, плакали от радости и скандировали: ”Салманов — народ! Народ — Салманов!»