Таир Али: Идрис-Мореход

© Tair Ali, 2000

© «Абилов, Зейналов и сыновья», 2004 г.

Вдруг и как ниоткуда вошел в азербайджанскую литературу писатель Таир Али.

Его имя никому не было известно. Впервые он заявил о себе уже в тридцатилетнем возрасте. Три года назад увидел свет его серьезный роман–исследование — «Ибишев».

Автору оказались чуждыми традиции национальной классики и современной азербайджанской прозы. Дело вовсе не в том, что он пишет на русском языке.

Таир Али избежал и тенденций русской литературы, тем более — в ее советском исполнении.

При ярко выраженных национальных особенностях содержания и колорита «Ибишева», это исследование скорее восходит к творческим достижениям таких корифеев мировой литературы XX столетия, как Фолкнер и Джойс, Борхес и Кортасар.

Казалось бы, родная для писателя среда должна была предстать в его творчестве с позиций двойной отчужденности. Ведь он пользуется неродным языком, да и к тому же привносит в национальную литературу содержательность формальных достоинств извне — от признанных зарубежных мастеров пера. Но сработал открытый в недрах физики прошлого века принцип дополнительности Макса Бора — получился свежий, непредвзятый взгляд на историю и современность Азербайджана.

Вы держите в руках вторую книгу Таира Али — роман «Идрис–мореход». Это тоже исследование.

В «Ибишеве» прослеживалась убогая жизнь маленького человека предместья в условиях переходного периода в жизни народа. Вывод однозначен — он обречен перед лицом грядущих перемен.

В новом же романе Таир Али ищет и находит корни выживания лирического героя своего произведения, от имени кого ведется повествование. Перед нами оживают в его восприятии сложные перипетии истории начала прошлого столетия и связанной с нею личной судьбы его деда — своего рода перекати–поле. События происходят в Азербайджане и Турции на фоне недолгой жизни первой на Востоке Азербайджанской Демократической республики и в последующие советские годы.

Таир Али остается верен себе во всем. Но путь от первой книги до второй приводит его от пессимизма к жизнеутверждающему началу.

Итак, в путь вместе с героями Таира Али до последней очки в его новом романе!

М. Вида

Сказано:

«Ты видишь корабли, рассекающие море…».

В 27 лет мой дедушка, Идрис Халил, увидел Город Царей.

Путь его лежал на Запад, туда, где в белых водах Мраморного моря исчезает солнце.

Поезд, окутанный клубами горячего пара, тронулся, и на перроне старого Сабунчинского вокзала, бесследно исчезнувшего еще в 1928 году, в суетливой толпе провожающих, носильщиков с бронзовыми бляхами на груди, продавцов шербета и чистильщиков обуви остались стоять два старших брата Идриса Халила в одинаковых пиджачных парах.

Он смотрит в запотевшее окно вагона второго класса — длинный, тощий, нелепый — и выглядит растерянным.

Спустили пар, раздался свисток, кондукторы с грохотом захлопнули двери. Поезд тронулся и стал медленно набирать ход. Идрис Халил провел рукой по коротко стриженым волосам. На календаре лето 1912 года. Дорога ведет на Запад, через всю страну с ее выжженными равнинами и пестрыми холмами, узкими железными мостами через обмелевшие реки, полосатыми жандармскими будками, глухими ночными полустанками и казармами из красного кирпича, нищими деревнями и призрачными городами. За желтыми обочинами, чередуясь, тянутся то хлопковые поля, отороченные телеграфными столбами, то залитые солнцем плантации винограда, мелькают купола и минареты будто бы игрушечных мечетей, медленные отары овец и крестьянские подводы, груженные корзинами фруктов.

Через «красный мост» рельсы вступили во влажные земли Грузии. В лихорадочном тумане, поднимающемся от мутной Куры, остался Тифлис со всеми его чудесами, а рельсы бежали дальше, все время на Запад — к чопорным, крашенным белой краской домам Батума, утопающим в мандариновых садах, над которыми завивались клубы черного дыма из пароходных труб.

Всю дорогу длиною в несколько дней, оберегая свой мусульманский желудок от соприкосновения с богопротивной свининой, мой дедушка, Идрис Халил, ел только то, что ему собрали в дорогу — в большую плетеную корзину, укрытую сверху полотенцем, — и пил чай в маленьких буфетах на промежуточных станциях. Не знаю, нужно ли об этом говорить, но, посещая отхожие места, дедушка никогда не забывал брать с собой специальный дорожный кувшин для омовения, и после туалета, несмотря на все неудобства вагона второго класса, прежде, чем сесть на свое место, добросовестно отмеривал необходимые по традиции сорок шагов вдоль узкого коридора.