Таир Али - Идрис-Мореход

Доктор Велибеков берет мальчика за руку и, прижав два пальца к пульсирующей жилке на запястье, следит за стрелкой хронометра, стремительно бегущей по циферблату. Абстрактное время сердцебиения.

— Следует надеяться на лучшее…

«Смертность среди заболевших составляет почти сто процентов. И если в ближайшее время не будут приняты самые серьезные меры, болезнь может принять характер эпидемии и переброситься на другие провинции. Пираллахы незамедлительно нуждается в медикаментах, дополнительном количестве врачей и финансовой помощи. Местная больница…» — Из письма доктора Велибекова в Департамент здравоохранения Республики от 9 марта 1919 года.

«В убытке — те, которые убили своих детей по глупости…»

Через две недели — Новруз. Но приближение праздника почти не ощущается. Остров, дрейфующий в свинцовых водах, окутан плотной дымкой, прорезанной желтыми огоньками редких электрических лампочек. И с той высоты, с которой я смотрю на него — с высоты рыхлых дождевых облаков, с высоты, где парят парные люди–птицы — ясно видна полоска густого тумана, ползущего на манер гигантской змеи с севера на юг, через нефтяные вышки и цистерны «Товарищества» в сторону поселка.

Ночной арест (сон короткий, зыбкий, причудливо составленный из нескольких, быстро сменяющих друг друга эпизодов).

Эпизод первый: глазами Идриса–морехода я вижу старшего надзирателя, который тычет толстым пальцем в зарешеченное окно:

— Вон, тот! В длинном пальто!.. Идет, прихрамывая!..

— Ты сказал, его зовут Али?..

— Именно так, ага–начальник! Али Джебраилов. Старший сын Мирза Алекпера. Человек здесь известный, работал в конторе! При комиссарах был в совете рабочих…

Идрис Халил задумчиво разглядывает высокого мужчину в черном пальто, ковыляющего в цепи арестантов.

Влажный после дождя плац отливает красноватой медью.

— А не врет? Как он мог отсюда, из тюрьмы, узнать про человека из Баку?

Мамед Рафи разводит руками:

— Я же говорил, у них повсюду свои люди!..

— Ладно, ладно! Поставь–ка самовар!

Наступает пауза. Образ старшего надзирателя, и зарешеченное окно, и арестанты, идущие друг за другом сквозь солнечную дымку, бледнеют, выгорают, постепенно превращаясь в едва различимые тени. С шелестом отлетает календарный лист — дата: 14 марта. Из темноты проступают лица солдат, прикладами вышибающих дверь в длинном коридоре рабочего барака, потолок которого покрыт мутными пятнами плесени. Щеколда отлетает в сторону, дверь распахивается — солдаты врываются в комнату. Забившись в угол, отчаянно кричит женщина. Бритый наголо мужчина с наганом в руке вскакивает на подоконник, и молодой месяц за окном на мгновение оказывается висящим прямо у него над головой, наподобие сияющих рогов. В следующую секунду раздаются беспорядочные выстрелы. Мужчина падает. Между выдохом и вдохом.

Время — далеко заполночь. Пираллахы, погруженный в тревожную тишину, продолжает свои бесцельные скитания в свинцово–серых водах Каспия.

Склонившись над столом, Идрис Халил надрезает край письма канцелярским ножом, и в искрящемся свете электрической лампочки, окруженной радужной оболочкой разлитой в воздухе сырости, его тонкие пальцы с коротко стрижеными ногтями кажутся восковыми. Громыхая ключами, по коридору проходит кто–то из дежурных надзирателей.

На плечах у Идриса Халила, поверх шинели, сидит призрак смуглого морехода.

Письмо (плотный конверт, тщательно запечатанный, без указания имени отправителя и адресата), перехваченное благодаря наводке Али Джабраилова — ключ к подземному царству. Тонкие нити к братьям–невидимкам Исе и Мусе, могильным ангелам Инкиру и Минкиру, и к тому, кто, оставаясь все время не узнанным, сидит в самом центре зловещей паутины.

В середине марта наступает несколько погожих ясных дней без ветра, но с быстрыми грозами в обед. Море, неподвижное и тихое, лежит вокруг острова, сколько хватает глаз, будто темное зеркало. По утрам в маленьких двориках терпко пахнет землей, а сквозь запотевшие оконные стекла голые сучья деревьев, окутанные золотистой дымкой, кажутся почти прозрачными.

Все это время ночи и сны Идриса Халила перепутаны так, что за хаотическим нагромождением почти несвязных образов не разглядеть путеводных знаков. Ночи и сны его все больше напоминают пестрые сады, составляемые Ругией–ханум из обрезков цветных тканей.

Каждую ночь над печной трубой соседнего дома всходит колючая мартовская луна, свет которой вызывает вполне определенное томление и жажду.