Таир Али - Идрис-Мореход

Идрис Халил сидит на скамейке у правого борта, глубоко надвинув на лоб офицерскую папаху. В просветах между тюками всевозможных видов и размеров, собранных на палубе, он видит верхушку Девичьей Башни, плывущую высоко в небе над цокольными крышами складов, и неподвижные рыхлые тучи, готовые пролиться дождем, и чаек над пристанью.

На часах — половина девятого. Ожившие стрелки вновь показывают время.

Стараясь не обращать внимания на любопытные и, отчасти, боязливые взгляды пассажиров, исподволь разглядывающих его добротную шинель с капитанскими нашивками на рукаве, начищенные до тусклого блеска новые сапоги и кобуру на поясе, он достает из кармана папиросы и закуривает. Помимо вместительного чемодана, у него с собой еще плетеная корзина со снедью, заботливо собранной в дорогу Зибейдой–ханум.

Оглушительный гудок возвестил об отплытии. Только что подняли швартовые. Вода за кормой вспенилась, разрезаемая стальными лопастями винта, и, тяжело покачиваясь, баржа, на флагштоке которой трепещет новый трехцветный флаг, стала медленно отходить от пристани. Свинцово–зеленые волны за бортом покрылись тонкой каймой пены.

Чем дальше от них набережная, тем отчетливее из холодной дымки раннего декабрьского утра проступает город, заслоненный до этого крышами складов.

…Корабли рассекают море, корабли плывут к горизонту. Голодные чайки остаются за спиной, дом остается за спиной, и скулы сводит от холода и тревожного ожидания…

Путешествие на одинокий остров Пираллахы.

Уткнувшись носом в отворот шинели, остро пахнущий влажным драпом, Идрис Халил закрывает глаза, и там, в мерцающей темноте за пеленою век он тщетно пытается вообразить себе весь путь по пустынному морю до маленького острова.

Если следовать за ним по карте, то можно увидеть крошечный кораблик, ведомый пунктиром на северо–восток. В скобках указано расстояние от Баку до Пираллахы: 46 русских верст. Это значит — 27 английских морских миль или 7 персидских агачей. Иначе говоря, всего 50 привычных нам километров!

На выходе из бухты прямо перед ними где–то на зыбкой грани между небом и морем возникает другой остров, Наргин, с его старым маяком, пульсирующим на фоне сплошной стены серых туч.

Качка заметно усилилась. Баржа идет медленно, тяжело переваливаясь с боку на бок под боковыми ударами стремительных волн. Баку больше не виден. Затянутый туманом, он как–то незаметно исчез из поля зрения. Идрис Халил обернулся, но за спиной теперь была лишь ничем не ограниченная пустота да пунктирный шлейф пены…

Они огибают Наргин.

Мимо проходит матрос в измазанном мазутом бушлате. На правой щеке — глубокий застарелый рубец.

— Когда прибудем? — Приходится почти кричать.

Матрос:

— Если ветер не усилится, часов через пять… Видимость плохая…

— А если усилится?..

Матрос пожимает плечами и улыбается.

Идрис Халил долгим взглядом смотрит на море, покрытое белыми бугорками, и приступ тошноты и мучительного страха заставляет его снова закрыть глаза, отгородившись от происходящего спасительной темнотой. И постепенно, несмотря на холод, он засыпает, и в первом сне второго дедушкиного путешествия, как и раньше до этого, будто наваждение, появляются горячие утренние хлебцы, посыпанные маковыми зернами в больших плетеных корзинах, и черные длинные противни, на которых лежит нарезанная ромбиками пахлава, отливающая тусклым глянцем…

Первый сон с того дня, как он навсегда покинул Константинополь. Он означает начало чего–то нового в жизни Идриса Халила.

Сколько он спал — неизвестно. Идрис–мореход проснулся, разбуженный внезапно наступившей тишиной.

Молчат машины. Полный штиль. Они стоят, окруженные густым туманом. Туман настолько плотный, что за бортом не видно моря, и оно обозначено лишь мерным плеском воды. Сигнальные огни, зажженные на носу и на корме, превратились в тусклые желтые пятна, размытые по краям. Что–то одиноко и гулко скрежещет в пустых трюмах. Невидимые пассажиры тревожно молчат, притаившись между укутанными туманом тюками и баулами. Они молятся. Молятся тому, в чьей только воле в одно мгновенье рассеять проклятое марево или навсегда оставить их висеть между небом и землей, между прошлым и будущим, в белом облаке, до тех пор, пока не явятся ангелы с серебряными трубами, чтобы возвестить о конце времен…

Идрис–мореход достает часы и с удивлением обнаруживает, что стрелки их безжизненно стоят. Он подкручивает заводной механизм, трясет их, но все зря. Тонкие золотистые стрелки вновь показывают абстрактное время вечности…