Михаил Однобибл - Очередь

В здании плотно стояла очередь. На пятачке у подъездной двери и выше, на каждой ступени лестницы, поднимающейся на этажи. Между перилами и жмущимися к стене очередниками оставался тесный проход, очевидно, для служащих учреждения, иначе как бы они попали в свои кабинеты. Самой людной была узенькая лесенка, ведущая вниз, на ней очередь стояла сразу в двух направлениях, уходила во мрак затылками и поднималась из него лицами. Никто из очередников не проявил интереса к учетчику. Едва дверь захлопнулась и доступ холода прекратился, все отвернулись и от входа. Очередь слабо копошилась в потемках. Стояльцы вернулись к неспешным, размеренным занятиям, какие только и возможны в такой тесноте. В углу, где очередь круто переламывалась, двое ужинали: держали на весу за железные ушки кастрюльку и поочередно черпали из нее, опуская лица в поднимающийся от пищи густой сытный пар.

Придверник, впустивший учетчика, отошел к стене под почтовые ящики. Учетчику нравилось, как от него празднично пахло тонким одеколоном и чуть-чуть винцом. Кажется, в минуты, пока он держал дверь, не холод был причиной его нетерпения, мужчина торопился закрыть ее, чтобы вернуться к прерванному занятию. Это было коллективное чтение какого-то письма. В центре группы читателей стоял седой, как лунь, старичок. Сжав мизинцем и безымянным пальцем угол свисающего вниз почтового конверта, он держал в скрюченных пальцах исписанные листы. Его руки старчески дрожали, глаза слезились и мигали от напряжения, он жадно водил взглядом по строчкам и беззвучно шевелил губами. Рядом тоже были всецело поглощены изучением письма. Все читали про себя. Когда старик переворачивал лист, изнутри выпала вложенная в письмо фотокарточка. Придверник мгновенно протянул к ней сложенные лодочкой ладони и бережно поймал на лету. Он словно боялся стереть пыльцу с крыльев бабочки. Что-то преступное проглядывало в лицах чтецов. Уж не служебную ли почту они тайком читали? Если так, то в подъезде не испытывали к служащим такого безграничного пиетета, как во дворе. Это обнадеживало.

Хотелось прилечь и уснуть в теплом уютном пристанище, а с утра на свежую голову пробиваться наверх. Однако страх пересиливал усталость. Учетчик понимал, что в любую секунду Егош с товарищами распахнут дверь и вытащат нарушителя из подъезда. До сих пор он не мог уйти от очереди, потому что поддавался беспечности. Теперь учетчик решил не медлить.

Щеголеватый придверник выглядел радушнее других. Учетчик был ему уже слегка знаком. Кроме того, мужчина и сам не мог не чувствовать себя нарушителем порядка, он погрузился в чтение чужого письма с таким интересом, какой проявляют только к запретному. Учетчик шагнул к стене под ступеньку, на которой стоял придверник, и спросил: «Могу я пройти без очереди? Мне только спросить».

Как ни тихо он говорил, головы всех повернулись к нему. Даже очередники с лестницы на второй этаж (уж им-то ничего не грозило, ведь он мог зайти в один из кабинетов первого этажа) отошли от стены, перегнулись через перила и вытянули шеи, чтобы видеть, кто говорит. Воцарилась тишина, на лестнице, ведущей вниз, оборвали на полуслове анекдот. «Ты серьезно? – спросил придверник, и было ясно, что он выразил общий интерес. – Какой же вопрос ты хочешь задать, если не секрет?» – «Не секрет. Дворовая часть очереди, думаю, без вашего ведома принуждает меня стоять в очереди и не выпускает из города. Вот я и хочу спросить служащих: имеет ли очередь право удерживать? И если нет, могу ли я получить официальный пропуск на выход из города?»

Учетчик растерянно смолк. Его слова потонули в хохоте. Смеялись все. Верхние стояльцы перевешивались через перила с риском свалиться. Раскаты многолосого хохота, визгливого и басистого, доносились из глубины лестницы, ведущей вниз. У самой двери, поддавшись общему веселью и утирая невольные слезы, смеялась редкозубым ртом старушка Капиша, она зашла по очереди в подъезд незадолго до учетчика. Красиво, от души смеялся придверник, скрестив на груди породистые длинные руки. Только маленький седой старичок остался серьезен. Послюнив конверт, он бережно запечатал письмо, вернул его в один из почтовых ящиков на стене и воззрился на учетчика.

Смущенный, но и ободренный общим весельем (наверно, его просьба была сущий пустяк, а он так смешно волновался) учетчик поднял ногу в тяжелом валенке и поставил на нижнюю ступень лестницы. Это движение не укрылось от старичка. Он сразу отделился от стены, вышел на середину своей ступени и преградил учетчику путь. Несмотря на дряхлый возраст в нем чувствовалась непреклонность, которую нельзя просто обойти или отодвинуть. «Я понимаю причину общего веселья, но не разделяю его, – заговорил старик тихим голосом человека, привыкшего к вниманию. – Вам смешно, что нас, прошедших огни и воды, пытаются надуть самой примитивной со дня сотворения очереди уловкой. „Мне только спросить!“ А как зайдет в кабинет, так там и останется. Очередь ведь не вправе самовольно открывать дверь даже для восстановления справедливости. Не тянуть же проходимца обратно крючком через замочную скважину. Согласен, что „мне только спросить“ – это смешно. Но вы не допускаете, что у этого простеца в запасе и другие, более тонкие ухищрения? А грубую шутку он отколол нарочно, чтобы уверить нас в своей простоте и усыпить бдительность, ведь смех расслабляет».