Вильям Козлов - Чёрные ангелы в белых одеждах

Осень 1953 года выдалась на Псковщине сухой, теплой, настоящее бабье лето. Много вылупилось грибов: белых, подберезовиков, волнушек и груздей. Григорий Иванович с внуком каждый день ходили в бор. На крыше лодочного сарая, нанизанные на алюминиевую проволоку, сушились белые грибы, волнушки и грузди отмачивались в эмалированных тазах. Кругом витал грибной дух. Иногда Вадим под соснами находил белые грибы прямо на территории турбазы.

Над озером пролетали косяки птиц. Звонкие переливчатые трели с неба, случалось, будили Вадима рано утром и он потом долго не мог заснуть. В криках перелетных птиц чудились ему голоса отца и матери… Горобец в последний приезд рассказал Добромыслову, что отец был расстрелян в подвалах Большого дома на Литейном в Ленинграде, а мать вскрыла себе вены бритвой в номере. Мальчику снился страшный рябоватый человек с густыми черными усами и хитрым прищуром невыразительных холодных глаз. Похожий прищур был у Ленина на портретах. Сталин в мягких хромовых сапогах и зеленом френче расхаживал с трубкой в зубах по светлому кабинету, отделенному деревянными панелями, и отдавал приказания выстроившимся вдоль стен людям в военной форме. Люди были без лиц и без глаз. После каждого плавного тычка коричневой трубки, один из них срывался с места и исчезал за дверью, а немного погодя слышались глухие выстрелы, иногда залпы. И в клубах синего дыма из сталинской трубки просвечивали залитые кровью бледные лица расстрелянных. Это были бесплотные существа с печальными человеческими лицами, но без рук, без ног. Колыхающаяся в воздухе субстанция. Души убитых людей. И как много их было! Вадим мучительно высматривал в этом сизом клубящемся дыму отца и мать, но их там не было. И в его сердце зарождалась надежда, что они еще живы, а Горобец сказал дедушке неправду. И лишь окончательно проснувшись, он соображал, что Борису Львовичу не было никакой нужды обманывать егеря. Наоборот он приложил усилия, чтобы узнать правду: у него были знакомые чекисты в Ленинграде, они и сообщили. Дедушка попросил назвать фамилии палачей, приговоривших Белосельского к расстрелу, но псковский начальник лишь развел руками, заявив: «Многого ты от меня требуешь, Григорий Иванович! Особое совещание или „тройки“ там каждый день заседали, выносили тысячи приговоров, которые обжалованию не подлежали, и фамилии их знает лишь высокое начальство, да оно и само состоит в этих „тройках“. Вроде бы сейчас их ликвидировали. В судебных органах тоже идет перетасовка».

С приходом к власти Хрущева Борис Львович заметно заскучал, да и на турбазу стал наведываться реже. Он сообщил, что повальные аресты прекратились, московские полномочные комиссии вычищают из правоохранительных органов бериевских прихвостней… А кого считать «прихвостнями»? Берия был верховным главой всей карательной машины, и его приказы были законом для всех чекистов. В первую очередь и изгоняют из органов палачей, садистов, Борис Львович, осуждая бериевских подручных, как бы выгораживал себя, дескать, он не занимался рукоприкладством и не издевался над арестованными…

Василий Лукьянов — он по-прежнему привозил на «газике» районное и областное начальство на турбазу — тоже стал смелее на язык.

— Горобец-то завилял хвостиком, — как-то, подвыпив с начальством в «банкетке», разговорился он с Вадимом. — Прямо теперь отец родной! Говорят, Хрущ всерьез взялся за них, пачками увольняют из органов. Думаю, и под нашим Боренькой кресло зашаталось! Даже членом горкома партии на конференции не избрали, такого раньше не было.

— Какое у него звание? — поинтересовался Вадим.

— Подполковник.

— А этому писателю, который убил Синельникова, чего ему было? — вспомнил Вадим.

— A-а, ничего, — ответил Василий, — Условно три года и отобрали охотничий билет. Свои люди постарались… У него тесть — крупная шишка в Союзе писателей, да и вся московская милиция его знает, он с генералами на «ты», кропает новый роман про родную милицию, мол, какая она у нас добрая и хорошая… Он мне подарил книжку, так у него сыщики с наганами прямо-таки отцы родные, умные, сердечные, смело лезут под бандитские пули, насмерть защищая советских граждан… Туфта!

— А что это такое? — удивился Вадим.

— Врет он, сукин сын! — рассмеялся Лукьянов, — В милиции всякие люди: и звери, и взяточники, и убийцы. У нас в Пушгорах милиционеры в кутузке насмерть забили морячка, приехавшего в отпуск. Ни за что. Подвыпил, началась в ресторане драка, милиция их и замела. Своих знакомых сразу отпустили, а морячка — в камеру, видно, он сопротивлялся малость, ну его вчетвером и отметелили, да так, что печень лопнула, концы к утру отдал. А обэхээсовцы? Они, бывало, каждую пятницу паслись на складе у Синельникова: жрали коньяк, икру, копченую колбасу, да и с собой прихватывали, ну ему, покойнику, вестимо, давали возможность проворачивать тысячные дела-делишки! Все у нас, Вадик, сгнило, куда взгляд не кинь. Начальство, как вороны, друг другу глаз не выклюнут, покрывают один другого… Сам видел кто сюда попировать да поблядовать приезжают? Из райкома, обкома, райисполкома, милиции, МГБ. Да еще крупные торгаши и завбазами. И комсомольские деятели еще почище на своих турбазах гуляют! Дым коромыслом!