Вильям Козлов - Чёрные ангелы в белых одеждах

— Ты хочешь, чтобы я отстал? — все сильнее прижимаясь к ней, сказал он. Ладони его нежно обхватили ее тяжелые груди. Лина ему всегда желанна почти так же, как в молодости.

— Я еще не знаю… — чайная ложка звякнула о металлическую раковину, Лина повернула к нему улыбающееся лицо с огромными голубыми глазами, пушистая голова ее стала медленно запрокидываться, а глаза светлеть, губы приоткрылись. Он поцеловал ее, нагнулся и подхватил на руки.

— Ты у меня сильный! — вырвалось у нее. Она обхватила его за шею. А он, чувствуя как начинает бухать сердце — жена весила не меньше шестидесяти пяти килограммов, — понес ее в спальню. — Сильный и все еще молодой!

Лина успела распустить по плечам волосы. Лаская ее роскошное белое тело, так знакомое и вместе с тем всякий раз загадочно-таинственное, целуя грудь с чуть сморщенными розовыми сосками, Вадим Андреевич подумал, что вот он наступает — тот самый сладостный момент, когда все суетное, мирское куда-то отступает, а на смену ему приходит то вечное, самое сильное ощущение полноты жизни, которое дарует через любимую женщину Господь Бог человеку.

Белосельский с самого начала знал, что трудно будет выпускать «Русскую газету», но даже не подозревал, что она вызовет такой всплеск бешеной ненависти со стороны разных «фронтов» и других левых организаций, которые плодились в городе, как кролики. Хотя зять Румянова — Иван Никитич Седов и пообещал отпечатать в своей типографии первый номер, еще два месяца назад подготовленный Вадимом Андреевичем и пенсионером Герасимовым Виктором Леонидовичем, но и тут возникли препятствия. Заместитель директора НИИ Бесик Борис Ильич, курирующий институтскую типографию, как говорится, встал на дыбы, мол, «Русская газета» никакого отношения к их профилю не имеет и печатать ее не стоит, тем более что на прибыль типография вряд ли сможет надеяться: газета новая, с вызывающим названием («Русская газета» — это, оказывается, вызывающее название!) может навлечь на коллектив нарекания со стороны ленинградской леворадикальной общественности.

Чернявый, с остроконечной бородкой и длинными баками чуть выше среднего роста, Бесик сверлил Белосельского сощуренными карими глазами и говорил:

— Да вы все помешались на этих газетах! Сколько их в киосках? Десятки, сотни! И еще одна, видите ли, «Русская»! Потом будет «Татарская», «Украинская», «Еврейская»…

— Еврейская уже выходит, — вставил Вадим Андреевич, — да и все остальные — откровенные рупоры евреев, а вот у русских — коренного населения России — нет своей газеты в Ленинграде. А ведь русских около девяноста процентов здесь.

— Ишь ты, уже подсчитал!

— Статистика, — улыбнулся Белосельский.

— По-вашему, у русских должны быть какие-то особенные интересы, отличные от интересов других народов?

— Наше правительство, заботясь о других народах, за семьдесят лет превратило русских в самых нищих, бесправных, в Иванов, не помнящих своего родства. И сразу после революции комиссары деятельно принялись беспощадно уничтожать русских людей, надругиваясь над их верой, Богом. Разумеется, с благословения вождей революции. Это был хорошо задуманный и тщательно проведенный в России геноцид именно русского народа. И уже потом при Сталине пострадали и другие народы. Разве вы не читаете газеты-журналы? Об этом сейчас много пишут.

— Я не позволю в нашей институтской типографии печатать вашу сомнительную газетенку, — твердо заявил Бесик и не пожелал больше разговаривать.

Иван Никитич Седов, моложавый мужчина тридцати пяти лет, негромко проговорил:

— Он активный член Народного фронта. Ненавидит все русское и русских. У нас в институте его так и называют: русофоб. А газету мы напечатаем. В выходные дни. Я вам обещаю, прочел, как говорится, от корки до корки… Мне нравится. И читатели найдутся. Таких честных газет у нас еще не выходило.

И вот Вадим Андреевич держит пахнущую типографской краской «Русскую газету» в руках. Он сидит на кухне, пробегает глазами не раз читанные им статьи, в газете даже есть стихи молодого новгородского поэта.

А вот проверенные цифры страшной статистики:

«В 1917–1931 годы и в первые месяцы 1922 года погибло около 15 миллионов одних великороссов. Потери 30-х годов — 3–4 миллиона (расстрелянные, умершие от голода и болезней)».