Валерий Митрохин - Афорист

Мы любим Бога, потому что этому нас учит женщина? Автор.

— Алло! Это автор?

— Он самый.

— Что поделываешь, Автор?

— Слушаю песенки.

— Тебе их напевает какая–нибудь наяда из «Афродизиака»?

— Винодел.

— Значит, пьёшь, киряешь?

— Я пью. И слушаю кота. Выгнул спину кот, песенки поёт.

Цикадия — островок здоровой природы. Последнее прибежище жизни, среди разграбленной и отравленной земли — райский уголок, на который по какой–то непостижимой причине не пала ещё кара Господня.

А живёт в Цикадии испокон много люда всякого; разные племена и наречия: куцапы и русские, холопцы и евреи, итальянцы, греки, окоёмцы (окаянцы). А теперь вот ещё и аборигены вернулись. Те самые, которые жили тут всегда, но были высланы повелением из Кремля пятьдесят с гаком лет назад.

Мы выбьем у них эту землю из–под ног! Муст.

Если ищешь смерти, не назначай дуэль, потому что, может статься, победишь. Но такая победа погибельна. Автор.

Забавные созвучия:

На сырок,

носорог!

Компендия, комедия.

Пиза и Семивёрстов:

— Главное, в отношениях с женщиной — не позволить ей сотворить из тебя кумира.

— Чем плохо, когда тебя любят без памяти?

— Лучше, когда она это делает в полной памяти.

— То есть?

— Когда она помнит и хорошее, и плохое о тебе. Зря, что ли, русские мужики колотили своих баб по субботам? Так они иммунитет стимулировали — противокумирный: пусть любит, но знает, с кем дело имеет.

— Ишь, какая мудрёная мудрость!

— А ты думал! Женщина — как толпа: когда она разочаровывается в кумире, она его топчет, сжигает или топит.

Свиноедам нет места в Цикадии! (надпись на стене общественного туалета).

Не та болезнь, что тело тратит, а та, что душу рвёт. Конечно, все мы больны. Только лечимся зря. То, что надо бы спасать, неисцелимо. Душу никакими лекарствами не излечить. Только любовью в страданиях облегчить можно. Да и то ненадолго. Уж очень Земля для души неподходящее место.

Пиза и Семивёрстов:

— Я знаю, что такое литература.

— И это ты знаешь?!

— Ещё бы. Я ведь сам сочинял несколько раз.

— Ты знаешь то, чего я не знаю?

— Знать больше твоего не трудно.

— Ты меня обижаешь?

— Нет. Просто ты в литературе профан.

— С чего ты взял?

— Потому, что ты пишешь. Творящие искусство ничего в нём не понимают.

— Но где же логика?

— А вот и первое подтверждение. Если бы ты понимал, то не говорил бы о логике.

— Значит, по–твоему, искусство нелогично?

— Оно таки нелогично. И это знают все, кроме тех, кто его творит.

Шкурой чувствую, как постепенно, медленно, неуклонно, невосполнимо иссякаю.

Семивёрстов и Пиза:

— Не надо превращать удовольствие в разврат.

— Однако подмечено.

— Многие просто не замечают разницы между тем и другим. Преступают невидимую грань и…

— И?

— И больше не возвращаются.

— Куда?

— К себе вчерашнему.

— А всегда ли вчерашний лучше сегодняшнего?

— Только будущий может быть лучше прошлого, но не сегодняшний.

У вытащенной камбалы рот астматика. Автор.

Время приходит и уходит, и жемчуг превращается в мусор. Спустя век и человеческие кости становятся белее мрамора. Минуют миллионолетия — и звезды гаснут. Но в глубинах океана нарождаются новые жемчужины, а во чреве матери новое дитя. А в бездне ночи новые звёзды. Так выпьем же за любовь, без которой и птенец не проклюнется! (из тостов Пизы).

Вовс и Муст:

— Вы ведёте себя подобно бездельникам, ищущим ссоры.

— Конечно, в эйфории ожидания мы перегибаем палку. Но в этом нашем поведении нет и намёка на какую бы то ни было извращённость. Только больное воображение способно заподозрить в этом политические страсти.

Пронзённая корнями молний ночь.

Так вечность прорастает в жизнь земную,

Так проникает наша жизнь в иную,

Земную смерть не в силах превозмочь.

«И никаких ужасов. Они раздражают обывателя. Обыватель — то есть мы все — он же и читатель. Так что никаких триллеров…» (из письма автору).

Щемящее чувство утраты. Порой нахлынет, накатит, и тебе пригрезится какой–либо момент из безвозвратно ушедшего. И кажется тебе, что этот почти галлюцинаторный образ тех давних чувств и даже вкус их свежести посетили тебя. Кажется, был… Но не было его, а только что путём каких–то нечаянных эманаций души выткался в твоём воображении, растрогал твоё сердце какой–то звук — отзвук минувшего, силуэт былого, похожий на что–то или на кого–то в прошлом. И вот уже ты не только слышишь музыку детства, но и ощущаешь аромат простых цветов или сырость штукатурки на углу дома, или горький запах упавшего листа, или приторный дух акации в июне.