Евгений Мамонтов - Номер знакомого мерзавца

Я закрыл книгу в задумчивости, полный неразрешимых вопросов. В юности на меня производили такое впечатление рассказы Сэлинджера и Хемингуэя. Что хотел сказать автор?

Я мечтал жить по этому идеалу советского пуританизма, я верил, что порядок, пускай скучный, возможен и необходим. А за кулисами этого порядка возможна настоящая, тайная жизнь. Тем более приятная в своей порочной привлекательности, что оттенена внешней фальшивой пристойностью. На одной стороне картинки молодая народная заседательница с депутатским значком на пышной груди, а на обороте она же — тайная блядь в кружевном белье.

И вот сейчас все это реализуется в одном эпизоде. Она читает этот текст, сдабривая его матерными восклицаниями. Чистый социализм! Блаженство!

У моего телевизора нет антенны. Радиоприемник ловит только музыкальные радиостанции, которые я не слушаю. Газет я не выписываю. Из всей прессы читаю только страницу объявлений о репетиторстве, подчеркиваю количество конкурентов и прозваниваю пару–тройку из них, чтобы быть в курсе роста цен на эту услугу. Деньги я складываю в коричневый конверт из–под заказного письма, в котором некие жулики извещали, что меня «выбрал компьютер» и прислали мне ключ от автомобиля, который я якобы выиграл. Они предлагали мне принять участие в дальнейшем конкурсе и выслать им деньги, «всего лишь 700 рублей», чтобы они могли оформить надлежащие бумаги. К письму прилагалось два конверта — синий и красный. На синем было «нет» — отказываюсь от дальнейшего участия. На красном «да» — согласен. Я выбрал красный. Нарисовал на листочке член с крылышками и послал по обратному адресу.

Сегодня четверг, пора давать объявление, освежить клиентуру. Я стою в очереди к окошкам. Я гадаю, кто эти люди на самом деле? И за кого они себя выдают? Это одинаково интересно.

Нет, пожалуй, интересней второе. Первое более или менее ясно и печально.

Уборщица уже моет шахматные квадраты мраморного пола, нарушая порядок очередей и сдерживая собственную ярость. Она шурует шваброй, и очевидно, что качеству ее работы способствует бешенство. Мне кажется, я знаю, для чего она добивается этого зеркального блеска. Я уже вижу, как некто одним пальцем, легко, поддевает эту мокрую шахматную доску, и все мы скользим по ней, как по палубе «Титаника», и срываемся в первозданную, благородную и не знающую притворства пучину.

Апокалиптические мечтания… легкий послеполуденный бред.

Если бы в детстве меня научили жонглировать и ходить по проволоке, я стал бы циркачом и сейчас, возможно, разъезжал по всему свету. Если бы меня научили воровать в трамвае кошельки, сейчас (уже с парой–тройкой отсидок за плечами) я был бы владельцем торгового дома или депутатом. Но меня научили едва–едва разбираться в нескольких грамматических правилах. Все прочее оказалось никому не нужным. Так что: I was и ныне там!

Улица была радостно освещена наискось. И все машины, как будто подчиняясь свету, все были припаркованы углом к тротуару, и вода из–под крышки люка текла по диагонали, когда со свежим номером под мышкой я вышел, запнувшись, как обычно, о высокий железный порог, и не знал, чем убить остаток дня.

Поднялся пешком через парк. В детстве нас водила сюда детсадовская воспитательница. Это было весной, и я запомнил резвую радость этих выходов. Молодую зелень, запах уже по–летнему теплой сырости в тени старых деревьев. А зимой, по вечерам, мы с отцом ходили сюда кататься на санках и неслись вдоль фонарей по прямой наклонной аллее, так что я замирал от сладкой жути скорости. А в какую–то осень мы с мамой выгуливали тут собаку, и под видом интереса к животным к маме все клеился какой–то улыбчивый натуралист в коричневой кепке. Здесь, перед началом танцев, на лавочке возле старой эстрады в форме раскрытой ракушки, я познакомился со своей первой девушкой.

Мне и сейчас нравится это место. Раньше здесь было городское кладбище.

Список глаголов. Мы пишем их бесконечно уже три месяца, диктуя по порядку и вразброс. Но мальчик их так и не заучил. Они до сих пор не обрели для него смысла и остаются простым звуком. А для меня от бесчисленных диктовок они уже потеряли всякий смысл, как теряет его от повторения всякое слово. (Скажите сто раз подряд слово «карандаш», и вы убьете его.) Можно сказать, что мы с ним на разных полюсах бессмысленного. Он — до смысла, я — после.

Пытаюсь их как–то систематизировать, говорю, вот смотри:

Bring — brought — brought

Buy — bought — bought