Марина Анашкевич - Другая

Она пришла позже всех, и стула не хватило, зато на диване место нашлось. В тесноте да не в обиде: по правую руку — упитанный отец Никон, по левую — писатель с постным лицом, похожий на игуану. Диван для почетных гостей, с подушками, мягкими валиками, словом, в самый эпицентр ее угораздило! Другая бы поостереглась встревать в их медоточивые речи (говорили о матушке, благополучно разрешившейся после адовых мук — здоровяк под четыре килограмма!), тут она возьми да ляпни, что родила так легко, что и боли не ощутила. Какие муки! В радости рожала. В таком восторге, что дух захватывало. И хотела было добавить, что не за горами время, когда все женщины на земле так рожать будут, что даже роды в воде — это уже прошлый век, что в Японии+

— Как же можно — без мук? — возразил ей писатель. — Вы уж не преувеличивайте. Чего не причудится–то — на радостях, что разрешились!

— Извините, но мне виднее, и вообще: мужчина не может об этом судить. Я не мучилась.

Дряблая шея писателя побагровела над воротником рубашки, и хозяйка дома заметно напряглась. Старый ящер смотрел, не мигая.

— Да, как мужчина — не могу, тут вы правы, но в Библии ведь сказано: «В болезни будешь рождать детей» — значит, так. Бытие, глава 3, стих 16. Богу виднее! Или вы с Богом не согласны?

«От такой все можно ожидать, не сомневайтесь», — легко читалось в глазах хозяйки, — вот, впустила незваную гостью на свою беду! Явилась не запылилась, спустя столько лет. Чтоб не дать той ответить (а перечить мужчинам — грех вдвойне!), громко и настойчиво предложила фирменное блюдо — салат с грецкими орехами, при этом зорко отслеживалась тарелка отца Никона — не пустовала ли, всего ли там вдосталь, не подложить ли рыбки красненькой али беленькой. Минералочку тоже поближе к нему. Стол обозревала, а под скатерть глянуть не догадалась, а там картина маслом, не иначе: ляжка жующуего батюшки сама собой жмется к бедру соседки, и той, чтоб избежать неловкости, приходится отодвигаться от сдобного отче и теснить сухонького классика, который, в свою очередь, вдавливает в диванный валик собственную жену. Такие вот поминки.

— Вы бы, Ира, лучше о Ване сказали что–нибудь, — вспомнив, что в хлопотах не представила спорщицу собравшимся, хозяйка кратко сообщила, что Ирина училась вместе с ее покойным мужем в МГУ на филфаке.

Что же сказать? Она — птица залетная, не из их стаи, это правда. Просто вот с этим человеком, чье лицо на портрете, на стене напротив, они и правда учились когда–то, и сегодня — день его памяти, десять лет со дня смерти. Он умер совсем молодым, в тридцать семь, как Пушкин, и тогда она на похороны не пришла, боялась увидеть его неживым, а сегодня решилась — в первый и, и как видно, в последний раз.

Но что же сказать+ Что Ванька звал ее «Иринкой–смешинкой», потому как прыскала по поводу и без? Что он ей снится все время, постоянно? Нет, это нельзя. Могут подумать, чего не было. Разве только+

— С Ваней всегда было просто и легко, он не давал скучать+ Если видит, что человеку тошно, обязательно растормошит, отвлечет.

Ерунду, конечно, сказала.

Отец Никон поправил внушительный крест на животе, чтоб стоял, как положено, не заваливался, и она тоже поправилась невольно:

— То есть, унывать не давал, что бы ни случилось. Умел вселять уверенность в слабых. А стихи у него получались сами собой.

Она могла бы прочесть им, что врезалось в память, к примеру: «Все Иры стремятся в Ирий, а Вани — в вигвамы, в саванны, грезя о них на диване», рассказать, как ее на втором курсе почти бросил будущий муж, а Иван (только он один догадался о беременности) для видимости приударил за ней, чтоб Глеб приревновал. Они тогда с Ванькой целый спектакль разыграли — муж и посейчас ее, даже к мертвому, ревнует. Но разве здесь, среди сплошь прихожан Троицкого храма, что по соседству, про такое можно? Здесь можно только про то, как Иван пришел в церковь, раскаявшись в грехах юности, как венчался по настоянию духовника, как работал во славу Божью, как умирал в муках, но примиренный с ниспосланным ему раком. Все за грехи наши тяжкие…

Однако, портрет мужчины с чертами задорного пацана утверждал обратное: не верь, я жив и здоров и жду на катке, на Чистых+ При встрече, как пить дать, едва она натянет коньки, он сгребет ее в охапку и повалит в сугроб+

В итоге она рассказала другой случай, тоже очень смешной, как они дважды за день сдавали зачет подслеповатому преподавателю по орфоэпии (по кличке Орфей), переодевшись в туалете и поменяв прически (она надела красную блузку подруги и распустила волосы, а Ванька сгонял в парикмахерскую неподалеку, сбрив шевелюру под ноль). Воспользовались, что Орфей по рассеянности не сделал запись в зачетках. Вот бы знать: Иван и в этом каялся?