Александр Грог - Время своих войн 3-4

Подготовка схронов считалась за отдых…

В драке за свое, за правду, сила отпущена двойная — по праву собственной исключительной правоты. Готовились, рыли, прибивая собственную тень к будущему.

Братцы, и когда такое случилось? Жил не жил, а помирай? И как же такое сталось — уж и дело к тому — что нора человеку в обычай? Не жуку, не зверю, а человеку аки зверю прятаться и зверимость являть?

Позади очередная многодневка — разведвыход по схеме, подготовленной Седым. Нескончаемая серия марш–бросков по незнакомой местности, с решением множества задач «по ходу» — характерных для группы, выполняющей спецзадание во вражеском тылу.

Трудно развивать новые навыки. Рано или поздно приходит возраст, когда это едва ли возможно, но вот поддерживать ухваченное, вбитое, закрепленное — сравнительно легко и даже невозможно забыть — в какие–то моменты они сами включаются, словно срабатывает какой–то механизм, и самые давние, и вроде даже не свои, словно идет некая подпитка памяти поколений…

Весь смысл разведывательно–диверсионного подразделения, каким бы оно не было, в двух факторах: выживание в условиях враждебной среды, выполнение возложенной на себя задачи.

Удачное балансирование позволяет использовать группу еще раз. И еще.

Распадались на двойки и тройки, через некоторое время снова собирались для решения групповой задачи, потом опять расходились — действовали параллельно, совместно, дублируя результат, с невидимой подстраховкой, когда кто–то исполняет а кто–то прослеживает исполнение и «подтирает» недочеты, действовали и против друг друга — самые неприятные моменты, по которым потом был много споров. Обросли многодневной щетиной, осунулись, приобрели звериное чутье. Седой полгода готовил маршрут разведвыхода — своеобразную «тропу разведчика», значительно отличающуюся от прошлогодней, расписывал задачи, частью проходил сам — намечая точки, оставлял закладки заданий и припас в местах, которые ему подсказывала извращенная фантазия. В этот раз заставил прогуляться в Белоруссию, поползать на полигонах Боровухи, полюбоваться строительством АЭС в Литве, пройтись вдоль границы с Латвией, чередуя ту и эту стороны… И опять туда, где оболганный Лукашенко (Имя Отчество) пытался разговаривать с Западом и Россией на основе здравого смысла…

Украинцы, русские и белорусы — три брата, и братья родные, не двоюродные, как бы не пытались их развести по разным подворьям. Кто из них играет роль старшего — самого умного, кто выглядит младшим — дураком без приданного: определяет исторический случай. — Все ими перебывали. В настоящее время Старший брат не Россия, не Украина, а если дураков перебирать, так тут в точку — вот они оба разом!

Чувство патриотизма в большей степени передается от отца к сыну. Иногда от старшего брата к младшему — его примером. Человеку неразумному — новому человеческому виду, образовавшемуся вследствие телевизионной зависимости — положено жить не ради потомства и даже не заводить его (что вступает в противоречие с вековым инстинктом), а обманув «знаки природы» — такие, как радость материнства у женщины и гордость продолжателя рода у мужчины — прервать логическую развивающуюся цепочку: передачу материальных, но более духовных ценностей с понятным желанием, что следующий разовьет их…

Всякого дурака своя песня найдет и поведет. Столь затейливая, что ум от глупости в ней не отличим; столь за душу хватающая, что прижаться вынудит к любой стороне, удобной его разовой шкуре и общему шкурному времени…

Ставили схроны. Эти, «домашние» для себя места, буквально утыкали схронами, словно шахматную доску создали, где всякий схрон — «клетка», а они — фигуры, которым вольно ходить по–всякому. Сорока и Дрозд (они же — Сашка — Снайпер и Миша — Беспредел) в этом сезоне ставили второй из числа «промежуточных» — чтобы было где перекантоваться при форс–мажорных возникших на маршруте, исчезнуть на время — испариться… Перед тем наладили собственный — базовый (на звено), в месте известном только им. Таков был давний уговор — один известен только себе, второй показать командиру, а третий — самый крупный — известен уже всем, его частенько и ставили сообща. Все пары работали на тех же условиях. В год на группу получалось до девяти схронов. Сколько нарыл, понаставил Седой–одиночка, не знал никто. Но Седой — случай особый…

В работе молчаливы (особо если дуются друг на друга), а если и болтают, то не в голос и о привычном. Сруб обычно рубит Сашка — Сорока, а Дрозд — Михаил, по его команде ворочает бревнышки — «накидывает». Сорока владеет топором, как никто, словно сам он из семьи потомственных шабашников… впрочем, как–то с артелью (еще до призыва) его занесло в Эстонию, в один рыбацкий поселок — там рубили большой рыбный амбар, и потом частенько с обидой вспоминал местных красавиц, ту свою давнюю молодость.