Кадзуо Исигуро - КОГДА МЫ БЫЛИ СИРОТАМИ

Высокий сводчатый потолок. Позади стола — что-то вроде галереи для домашних представлений, с перил которой свешивалась гирлянда бумажных фонариков. Именно эта часть комнаты особо заинтересовала меня, и я вглядывался в нее поверх стола, едва прислушиваясь к приветствию хозяина. Дело в том, что мне начало казаться, будто глубинная часть комнаты, в которой я находился, есть не что иное, как парадный холл нашего старого шанхайского дома.

Судя по всему, за последние годы он претерпел кое-какую реконструкцию. Например, я не мог сообразить, каким образом та часть помещения, через которую мы с Морганом вошли, соотносилась с нашим старым холлом. Но галерея в глубине когда-то, несомненно, венчала нашу большую изогнутую лестницу.

Я сделал несколько неуверенных шагов вперед и, наверное, довольно долго стоял молча, то глядя вверх на галерею, то мысленно следуя взглядом за изгибами давно исчезнувшей лестницы. И память постепенно стала возвращаться, память о том периоде моего детства, когда я обожал вихрем слететь вниз по этой лестнице, а за две-три ступеньки до конца прыгнуть — обычно хлопая руками, словно крыльями, — и приземлиться на мягкую банкетку, стоявшую неподалеку. Отец, глядя на это, всегда смеялся, а мама и Мэй Ли сердились. Мама, так и не сумевшая мне объяснить, почему так делать не следует, грозилась убрать банкетку, если я не перестану прыгать на неё. И вот однажды, когда мне было уже лет восемь, после долгого перерыва предприняв очередную попытку повторить любимый трюк, я обнаружил, что банкетка больше не в состоянии выдерживать мой увеличившийся вес. Она развалилась, я в изумлении рухнул на пол. Тут же вспомнив, что мама спускается по лестнице вслед за мной, я приготовился к суровой взбучке. Однако мама, склонившись надо мной, лишь рассмеялась:

— Видел бы ты свое лицо, Вьюрок! — воскликнула она. — Если бы ты только мог посмотреть на себя сейчас!

Я вовсе не обиделся, но, поскольку мама продолжала смеяться — и, вероятно, потому, что все еще боялся получить нагоняй, — начал изображать страшную боль в лодыжке. Перестав смеяться, мама осторожно помогла мне встать. Помню, как она медленно, поддерживая за плечи, водила меня по холлу, приговаривая:

— Ну вот, теперь лучше, правда? Нужно просто перетерпеть свою боль. Вот так, ничего страшного.

Никакого нагоняя я так и не получил, а через несколько дней, войдя в холл, увидел, что банкетку починили. С тех пор, хоть и продолжал спрыгивать со второй или третьей ступеньки, я больше никогда не пытался приземлиться на нее.

Я сделал несколько шагов по комнате, стараясь определить, где именно когда-то стояла эта банкетка. У меня сохранилось весьма приблизительное представление о том, как она выглядела, зато я почти физически ощущал под пальцами шелковистость ее обивки.

Потом я, наконец, вспомнил, что в комнате не один, и почувствовал обращенные на меня взгляды, полные умиления. Морган тихо переговаривался с пожилым китайцем. Увидев, что я обернулся, мой бывший одноклассник подошел, откашлялся и начал представлять мне присутствующих.

Судя по всему, он был другом дома и без малейших затруднений выпаливал китайские имена. Семейство носило фамилию Лин, имен я не припомню. Каждый, кого называл Морган, вежливо склонял голову и улыбался, сложив ладони и прижав их к груди. Лишь старая дама, сидевшая в конце стола, которую Морган представил с особой почтительностью, продолжала смотреть на меня безразлично. Когда церемония завершилась, бразды правления взял в свои руки сам мистер Лин, крупный пожилой джентльмен.

— Не сомневаюсь, добрый мой господин, — сказал он по-английски с едва уловимым акцентом, — что вы испытываете теплое чувство, снова вернувшись сюда.

— Да, вы правы, — ответил я с улыбкой. — Да. Теплое, но немного странное.

— Но это же так естественно! — подхватил мистер Лин. — Прошу вас, располагайтесь поудобнее. Мистер Морган сообщил мне, что вы уже поужинали. Но мы, как видите, тоже приготовили для вас еду. Мы не знали, как вы относитесь к китайской кухне, поэтому позаимствовали повара у наших соседей-англичан.

— Но возможно, мистер Бэнкс не голоден. — Это произнес один из молодых людей в европейском костюме и, повернувшись ко мне, добавил: — Мой дедушка весьма старомоден. Он страшно обижается, если гость в полной мере не отдаст должное его гостеприимству. — Молодой человек широко улыбнулся старику. — Пожалуйста, не позволяйте ему командовать собой, мистер Бэнкс.