Валерий Осинский - Верность

А тем летом дядя Лева, такой же веселый, плешивый балагур, как его брат дядя Жора, только на четыре размера пиджака шире, увез племянника то ли в Казахстан, то ли еще в какой–то «стан». В письме Сережки, помниться, по бескрайним степям потекла речка Ишим с зубастыми щуками, поскакали казахи на кургузых лошаденках, приходили драться с шабашниками потомки бывших сталинских ссыльных немцы–механизаторы. И вдруг Сережка в кабине с рыжим молчуном на грузовике гонится за грузовиком обидчика. Или на кладбище у чужих могил рассуждает о бренностях бытия. Или рассказывает, как урки зарезали кореша, который «откинулся» с зоны и пахал целину.

Ксения показала письмо отцу. Тот ухмыльнулся.

— Лева приобщает Серегу к Шукшину. Это его любимый писатель, — сказал он.

В захудалом кафе, куда Сережка повел друзей и Ксюху после возвращения с шабашки, — вдвоем они иногда захаживали сюда из чистого сострадания к неудачникам — она спросила его:

— А зачем ты мне врал в письме?

Он даже не смутился.

— Не врал. А приукрашивал. Как твои классики.

— Самому, что же рассказать нечего?

— Почему? Мы ехали трое суток только в один конец! Самой надо увидеть!

— Так говоришь, будто я нигде не была!

— На море самолетом. Иногда поездом туда и обратно!

— А что интересного в твоей степи? Ничего!

— Там люди. Такие же, как мы. Только мы здесь сносно живем и жалуемся, а они там выживают и не жалуются! Помнишь, как твой папа купил у бабульки на станции сладкую дыньку и вареных раков. Мы кушали и смеялись, вспоминая, как бабулька торопливо прячет выручку. А есть места, где таким бабушкам ни дыньку, ни раков некому продать. И ни дыньки, ни раков нет! Если человек не замечает, что у соседа в больных ушах вата, или разные шнурки на ботинках, может с человеком что–то не так?

— Ты так разговариваешь, будто я в чем–то виновата!

Сергей улыбнулся.

— Дурочка! Ни в чем ты не виновата! Вот ты Ахматову наизусть знаешь, а про степь не знаешь. Как суховей урожай сжигает, не видела.

— Не очень надо!

— Но, если мы так расползлись по континенту, значит, кому–то до нас это было надо.

— Ну, хватит! Степь далеко. Расскажи что–нибудь веселое!

И Сергей врал, как они с дядей Левой и его приятелем, захватив цепного кабеля Тузика, на выходные поплыли в лодке по Ишиму. Пацаны верили, а Ксения смеялась, потому что недавно смотрела этот фильм: там на одной нудной ноте — как везде — лицедействует знаменитый и бездарный народный актер…

Потом Сергей шабашил в Туве, на Алтае. Ксения была слишком маленькой, чтобы понимать все. Из прошлого выступали заколоченные накрест окна крайних домов на безымянных станциях, зазвучало Сережкино: «а представляешь, как тоскливо живут, хотя б километрах в десяти от железной дороги!» За прикрытыми веками замелькали пьяные мужики, бескрайняя тайга из киножурналов, и Сережка, убеждавший Ксюшу, что он все это видел «вживую»…

Папа и дядя Жора с коллегами из института до «наушников» тоже ездили в отпуск на шабашку. Вернувшись, отец купил маме модный сарафан из варенной джинсы. «Строй отряд» кандидатов и докторов наук по обыкновению отмечал приезд у Каретниковых. Говорили про дом и новые квартиры. У Каретниковых подрастала дочь. У Красновских «разнополые дети». Сколько Ксюша себя сознавала, столько папа и дядя Жора ходили после работы «отрабатывать жилье», когда уже и надежды не было, что институту оставят долгострой. Мама и тетя Маша посмеивались, что руки у их мужей в редкой степени бестолковые. Но мужчины считали себя знатоками ремесел и мастерами, потому что росли в деревне, могли сбацать на гитаре попурри из песен Окуджавы, кое–как натянуть между деревьями детский гамак, подправить разводным ключом руль велосипеда и исполнить множество пустяковых фокусов, которых полно в запасе у всякого русского человека. В детстве Ксюша свято верила в мастерство папы, коль он умел изобразить пальцами на стене теневого зайца с мигающим глазом. В четыре руки папа и дядя Жора действительно закончили ремонт. Квартиры друзья выбрали рядом.

Сарафан надолго стал последней дорогой вещицей Каретниковых, а новая квартира последним, крупным везением.

Даты, лица, все смешалось…

…Блеклое утро дремало за окном. Ксения из постели осмотрела много раз виденные бронзовые цветы на обоях и островок осыпавшейся штукатурки у стержня люстры, веселую рожицу, нарисованную на стене над спинкой стула и карандашную дату заселения в квартиру. Ксения не ощутила прежней боли, но жуткое чувство утопления в окружающем мире и растворения в нем. Она поднялась и накинула халат. Машинально вскинула к глазам запястье. Золотые часики с браслетом бережливо покоились на столе.