Юрий Иванов-Милюхин - Соборная площадь

— Ты бы лучше коляску для Данилки купила, матрац бы новый на кровать. Ведь сгнил уже, не то, что спать, прикасаться противно.

— Это не главное, — тихо и отрешенно сказала она.

А перед этим случаем произошел еще один, из ряда вон выходящий. У меня вдруг зачесалось под трусами. Вечером, при свете настольной лампы, расправил волосы на лобке и ужаснулся. Под корнями угнездились насекомые. Женщин я тогда не приводил, удовлетворялся Людмилой. Бросился к ней. Она призналась, что у нее тоже завелись, но подумала, что это от ее отца, в своей комнате прикованного к постели смертельной болезнью. Как мог спокойно объяснил, что эти звери передаются половым путем, и потребовал признания в измене.

— У меня один ты, — упавшим голосом повторяла и повторяла она. — Ты для меня все, и я никогда ни на кого тебя не променяю, потому что я тебя люблю.

— Ну что же прикажешь делать дальше? Как бы на моем месте поступила ты?

— Не знаю, это твои проблемы. Не веришь — уходи. Удержать я тебя не смогу. А насекомых нетрудно вывести. Сложнее будет потом, когда я останусь одна.

— Значит, ты считаешь, что я это я их подцепил?

— Не знаю. Я уже сказала, что у меня никого не было, нет, и не будет кроме тебя. А ты мужчина, имеешь право гулять на стороне сколько угодно. Но для меня это не главное.

Описанные выше события произойдут позднее. Сейчас же я продолжал мерить комнату нетвердыми шагами, изредка косясь на приоткрытую дверь. И наконец–то она скрипнула. В проеме показалось обрамленное черными густыми вьющимися волосами прелестное личико. Зрачки миндалевидных глаз немного расширились как у ожидающей подвоха кошки.

— Можно? — осторожно переступая порог, спросила девушка.

Она была одета в меховую курточку, в фирменные джинсы, удачно подчеркивающие длину и стройность ее ног, в отороченные мехом полусапожки. На голове едва держалась адидасовская вязаная шапочка. Видимо, она успела сбегать домой и переодеться, потому что во время встречи на углу магазина одежда ее состояла из более простых вещей.

— Проходи, — немного замешкавшись с ответом, пригласил я. Взгляд метнулся к трельяжу, на котором стоял флакон с французским одеколоном. Она улыбнулась, разгадав запоздалую мысль. Но промолчала. — Раздевайся.

— Сразу? — плотно закрывая за собой дверь и поворачивая торчащий в замке ключ, засмеялась девушка. — Позвольте хоть немного согреться, прийти в себя. Иначе я подумаю, что вы сексуальный маньяк.

— Да брось ты, от такой жизни скоро импотентом станешь.

— Неприятности? — сбросив курточку и сапожки, она отвела рукой бамбуковую вьетнамскую штору, вошла в комнату, цепко осматривая каждый предмет. Изучив книжные шкафы, перевела потеплевший взгляд на меня. — Я всегда думала о вас как о порядочном, уверенном в себе человеке. И вдруг эти странные слова. Что–нибудь не так?

— Временная потеря контроля над собой, — отмахнулся я, довольный тем, что давно не безразличен девушке. Так, по крайней мере, можно было истолковать ее признание. — Падай в кресло и, давай сразу перейдем на «ты». Терпеть не могу официальщины, тем более в своем доме.

— Я тоже, хотя это нелегко, — удобно устраиваясь за журнальным столиком, согласилась она. — Потому что вы… ты… давите на меня своим авторитетом. Телевидение, фотографии в газетах, книги. Может быть, я преувеличиваю, но всегда хотелось уйти от разговора с вами. Такой известный человек, — она засмеялась, затем хитро подмигнула. — А сегодня решила плюнуть на все. Тем более что на моем небосклоне тоже не все гладко, а в руках у вас мой любимый абрикосовый «Амаретто». Да и познакомиться поближе с интересным человеком, послушать умные речи, выпадает не каждый день.

— Замучили семейные проблемы, — поддержал я рассуждения девушки солидарным хохотком.

Из груди теплом ее присутствия быстро вытеснялись остатки седого одиночества, неуверенности. Опустившись в кресло, я открутил пробку с плоской бутылки с «Амаретто», щедро налил плотно–масленную жидкость прямо в фужеры.

— Сейчас мы их размочим, хотя в оценке моей писательской деятельности и связанного с ней авторитета, ты, конечно, преувеличиваешь. Не так страшен черт, как его малюют. Как ты считаешь? Или я еще не убедил поведением загнанного в угол обстоятельствами человека? Надеюсь, временно загнанного.

— Чувствую себя еще не в своей тарелке, — призналась она. — Но вижу, что состояние это, как и у вас, временное.

Я поднял фужер. Если все, что говорила девушка о неловкости при встрече со мной и до нынешнего дня, правда, то ее выдержке можно позавидовать. За время разговора на прекрасном лице не дрогнула ни одна черточка, плавные скольжения рук тоже не выдавали внутреннего волнения. Разве что коленки то соединялись, то разбегались в стороны. Их движения вызывали больше сексуальную похоть, нежели мысли о скованности девушки.