Чарльз Буковски - Рассказы

В конце концов меня вызвала очень черная, очень гибкая, хорошо одетая и приятная негритянка, с высоким классом и даже чуточкой души, чья улыбка сообщала, что она знает: сейчас меня выебут, — но помимо этого намекала, что и она сама не будет против подкинуть мне дырочку подглядеть. Мне стало легче. Не то, чтобы это имело значение.

И я вошел.

— Садитесь.

Мужик за столом. Все то же самое говно. Я сел.

— Мистер Буковски?

— Ну.

Он назвался. Меня это не заинтересовало.

Он откинулся на спинку кресла на колесиках, уставился на меня.

Я уверен, он ожидал увидеть кого–то помоложе и посимпатичнее, поцветистее, поинтеллигентнее на вид, повероломнее… Я же был просто стар, утомлен, незаинтересован, похмелен. Он сам выглядел серо и солидно, если вы знакомы с тем типом солидности, который я имею в виду. Никогда не дергал свеклу из земли с кучей батраков, не попадал в вытрезвитель раз по пятнадцать–двадцать. Не собирал лимоны в 6 утра без рубашки, потому что знал, что в полдень жара будет 110 градусов. Только нищим известен смысл жизни; богатым и обеспеченным приходится лишь догадываться. Странно, но тут я почему–то подумал о китайцах. Россия помягчела; может, только китайцы это и знают, выкапываясь с самого дна, устав от мягкого дерьма. Но опять–таки политики никакой у меня не было, тут еще одна наебка: история всех нас отымела, в конце концов. Меня же сделали заранее — испекли, выебли, выпотрошили, ничего не осталось.

— Мистер Буковски?

— Ну?

— Гм… Э-э… у нас есть один информатор…

— Ну? Продолжайте.

— …который написал нам, что вы не женаты на матери своего ребенка.

Я вообразил его тогда за украшением новогодней елки со стаканом в руке.

— Это правда. Я не женат на матери моего ребенка возрастом четыре года.

— Вы платите алименты?

— Да.

— Сколько?

— Этого я вам не скажу.

Он снова откинулся.

— Вы должны понимать, что те из нас, кто состоит на службе правительства, должны поддерживать определенные стандарты.

Не чувствуя себя ни в чем виноватым, я не ответил.

Сидел и ждал.

О, где же вы, мальчики? Кафка, где ты? Лорка, застреленный на грязном проселке, где ты? Хемингуэй, утверждавший, что у него на хвосте ЦРУ, и никто ему не верил, кроме меня…

Тогда пожилая, солидная, хорошо отдохнувшая, никогда не дергавшая свеклу серость повернулась, сунулась в маленький и хорошо отлакированный шкафчик у себя за спиной и вытащила шесть или семь экземпляров Раскрытой Пизды.

Он швырнул их на стол, будто вонючие обсифованные и изнасилованные какашки. Постукал по ним одной не собиравшей лимонов рукой.

— Нас подвели к мысли, что ВЫ являетесь автором вот этих колонок — Заметок Грязного Старика.

— Ну.

— Что вы можете сказать по поводу этих колонок?

— Ничего.

— И вы называете это писательством?

— Лучше у меня не получается.

— Что ж, я обеспечиваю сейчас двух сыновей, которые начали заниматься журналистикой в лучшем из колледжей, и я НАДЕЮСЬ…

Он постучал по листкам, по этим вонючим сраным листам тыльной стороной своей окольцованной, не знавшей фабрик и тюрем рукой и закончил:

— …Я надеюсь, мои сыновья никогда не станут писать так, как ВЫ!

— У них не получится, — заверил его я.

— Мистер Буковски, наше собеседование окончено.

— Ага, — сказал я. Зажег сигару, встал, поскреб себя по пивному брюху и вышел.

Второе собеседование случилось раньше, чем я ожидал. Я прилежно — как же еще? — трудился над выполнением одного из своих важных малоквалифицированных заданий, когда громкоговоритель бухнул:

— Генри Чарлз Буковски, явиться в кабинет Начальника Смены!

Я бросил свое важное задание, взял у местного вертухая разрешение на отлучку и пошел в кабинет. Секретарь Начсмены, старый посеревший рохля, осмотрел меня:

— Вы действительно Генри Чарлз Буковски? — спросил он, явно разочарованный.

— Ну да, чувак.

— Следуйте за мной, пожалуйста.

Я последовал за ним. Большое это было здание. Мы спустились на несколько пролетов, обошли длинный зал и вступили в большую темную комнату, которая сливалась с другой большой и очень темной комнатой. Там в конце стола сидело двое, а стол длиной был, наверное, футов семьдесят пять. Сидели они под одинокой лампой. А в конце стола — один–единственный стул, для меня.

— Можете войти, — сказал секретарь. И смылся.

Я вошел. Двое встали. Вот они мы, под одной лампой в темноте. Я почему–то подумал обо всех заказных убийствах.