Чарльз Буковски - Рассказы

— Кристиан Диор.

«СЕЗАМ, ОТКРОЙСЯ, — Я ХОЧУ ВЫЙТИ.»

— Станислав Ежи Лец.

«МЕРНЫЙ ЯРД НЕ УТВЕРЖДАЕТ, ЧТО

ПРЕДМЕТ, КОТОРЫЙ НАДО ИЗМЕРИТЬ,

— ДЛИНОЮ В ЯРД.»

— Людвиг Витгенштейн

я немного улетел по пиву.

— слушай, мне это последнее нравится: «предмет, который надо изуверить, не обязательно должен быть длиною в ярд».

— мне кажется, так даже лучше, хотя написано не так.

— ладно, как там Кака? это говно на детском языке, и женщины более сексуальной я ни разу в жизни не видел.

— я знаю. все началось с Кафки. ей раньше нравился Кафка, и я ее так называл. потом она сама имя изменила. — он встает и подходит к фотографии. — поди сюда, Буковски. — я мечу свою пивную банку в мусорный бак и подхожу. — это что? — спрашивает Санчес.

я смотрю на фотографию, очень хорошая фотография.

— ну, похоже на хуй.

— на какой хуй?

— на твердый хуй. на большой.

— это мой.

— и что?

— ты разве не заметил?

— чего?

— спермы.

— да, вижу. я не хотел говорить…

— а почему? что с тобой такое, к чертовой матери?

— я не понимаю.

— я в том смысле, ты видишь сперму или нет?

— ты это о чем?

— а о том, что я ДРОЧУ, неужели ты не понимаешь, как это трудно?

— это не трудно, Санчес, я это постоянно делаю…

— ох, ну ты бычара! я имею в виду, что я присобачил к камере веревочку. ты представляешь себе, какая это засада — оставаться неподвижно в фокусе, эякулировать и спускать затвор камеры одновременно?

— я не пользуюсь камерой.

— а сколько мужиков ею пользуются? ты, как всегда, не рубишь фишку. кто ты, к чертовой матери, такой, переведенный на немецкий, испанский, французский и так далее, я никогда не узнаю! смотри, ты соображаешь: у меня ТРИ ДНЯ ушло, чтобы такую ПРОСТУЮ фотографию сделать? а ты знаешь, сколько раз мне СДРАЧИВАТЬ пришлось?

— 4?

— ДЕСЯТЬ РАЗ!

— ох, Господи! а как же Кака?

— ей фотка понравилась.

— я в смысле…

— боже милостивый, мальчик, я лишен языка отвечать на твою простоту.

он уходит в свой угол и снова плюхается в кресло посреди своих проводов, кусачек, переводов и гигантской записной книжки ГОРЬКИЙ ПРЫЖОК, к черной обложке которой приклеен нос Адольфа в обрамлении берлинского бункера на заднем плане.

— я сейчас кое над чем работаю, — сообщаю я ему. — пишу рассказ про то, как прихожу брать интервью у великого композитора. он пьян. я напиваюсь тоже, а еще там есть горничная. мы по вину ударяем. он наклоняется ко мне и говорит: «Кроткие Унаследуют Землю»(18)…

— вот как?

— а потом добавляет: «в переводе это означает, что дураки окажутся нахрапистее».

— паршиво, — говорит он. — но для тебя нормально.

— только я не знаю, что мне дальше делать. у меня эта горничная ходит повсюду в такой коротенькой штучке, и я не знаю, что мне с нею сделать. композитор напивается, я напиваюсь, а она ходит, задницей светит, горячая, как геенна огненная, и я не знаю, что мне с этим делать. я подумал, может, сюжет спасти тем, что я хлещу горничную пряжкой ремня, а затем отсасываю у композитора. но я никогда ни у кого в рот не брал, никогда не хотелось, я квадратный, поэтому я бросил рассказ на середине и так и не закончил до сих пор.

— каждый мужик — гомик, хуесос; каждая баба — кобла. чего ты так волнуешься?

— а того, что я несчастен, никуда не гожусь, а мне не нравится никуда не годиться.

мы сидим еще некоторое время, а потом сверху спускается она, эти льняные, прямые прутики волос.

первая женщина, которую я мог бы съесть, наверное.

но она проходит мимо Санчеса, и язык его лишь кончиком облизывает губы, и мимо меня проходит, точно отдельные шарикоподшипники волшебства колышут плоть ее изнутри, пускай же небеса расцелуют мне яйца, если это не так, и она волной проскальзывает сквозь это все, в сиянии славы, словно лавина, расплавленная солнцем…

— привет, Хэнк, — говорит она.

— Кака, — смеюсь я.

она заходит к себе за стол и начинает рисовать свои кусочки живописи, а он сидит, Санчес этот, бородища чернее власти черных, но спокойный, спокойный, никаких предъяв. я начинаю пьянеть, говорить гадости, все что угодно говорить. потом начинаю утомлять. мычу, бормочу.

— ох, п-пардон… не х-хотел бы п-портить вам вечер… п-ростите, зас–ранцы… ага… я убийца, но никого не убью. во мне есть класс. я Буковски! меня перевели на СЕМЬ ЯЗЫКОВ! Я — ЕДИНСТВЕННЫЙ! БУКОВСКИ!

я падаю мордой вниз, пытаясь снова разглядеть фотку с суходрочкой, цепляюсь за что–то. за собственный ботинок. у меня эта дурная привычка, черт бы ее побрал, снимать собственные ботинки.