Чарльз Буковски - Рассказы

проф подкатил эту фиговину прямо к нам и замычал какую–то дурацкую песенку — вероятно, что–то из немецкого.

глыба металла с такой дырой посередине. у профессора в руке появилась масленка, он ткнул ею в дырку и начал закачивать внутрь хренову тучу масла, по ходу дела мыча свою безумную немецкую песенку.

он все качал и качал, потом оглянулся через плечо, сказал:

— славно, я? — и снова отвернулся, качая себе дальше.

Индеец Майк взглянул на меня, попробовал рассмеяться, вымолвил:

— черт побери… нас опять отымели!

— ага, — ответил я, — я уже, наверное, лет пять не барался, но будь я проклят, если засуну хуй в эту кучу свинца!

Фон Брашлиц расхохотался, подошел к своему шкафчику с пойлом, отыскал еще одну чекушку шнапса, начислил себе хорошенько и уселся лицом к нам.

— когда мы в Германии начали понимать, что война проиграна, а сеть затягивается — до самой последней битвы за Берлин, — мы поняли, что война приобрела новую сущность: подлинная война разгорелась за то, кто побольше немецких ученых себе захапает. Россия ли цапнет себе побольше, Америка — именно они первыми доберутся до луны, первыми до Марса… все что угодно сделают первыми. не знаю уж, как там на самом деле у них вышло… по количеству или в смысле научной силы мозга. знаю только то, что до меня американцы добрались первыми, вытащили меня, увезли в машине, дали выпить, уперли дуло в висок, наобещали кучу, орали, как ненормальные. я все подписал…

— ладно, — сказал я, — довольно истории, я все равно свою письку, свою бедную маленькую письку в эту глыбу сталепроката совать не собираюсь — или как там она у вас называется! Гитлер точно чокнутый был, если с вами нянчился, лучше б до вашей задницы первыми добрались русские! верните мне мои 20 баксов!

Фон Брашлиц рассмеялся:

— хииихииихииихи… это же всего–навсего моя маленькая шутка, найн? хиихиихиихиии!

он запихал гору свинца обратно в чулан, захлопнул дверь.

— ох, хихииихи! — и еще чуток отпил шнапса.

затем Фон Б. налил себе еще. ну он и хлещет.

— джентльмены, я — художник и изобретатель! моя ЕБЛИВАЯ МАШИНА — на самом деле, моя дочь, Таня…

— опять шуточки, Фон? — спросил я.

— никаких шуточек! Таня! подойди и сядь джентльмену на колени!

Таня расхохоталась, встала, подошла и села мне на колени. ЕБЛИВАЯ МАШИНА? я не мог в это поверить! кожа ее была кожей — или ею казалась, а язык, вкручиваясь мне в рот, когда мы целовались, был далеко не механическим — каждое движение его отличалось от прежнего, отвечало на мои.

и тут я приступил: сдирал с ее грудей блузку, исследовал трусики, распалился сильнее, чем за все последние годы, а потом мы с нею сплелись; уж и не знаю, как, но мы оказались на ногах — и я взял ее стоя, руками вцепившись в ее длинные светлые волосы, загибая ей назад голову, а потом скользнул пальцами вниз, раздвигая ей ягодицы, и пихал, пихал, она кончила — я почувствовал в ней биение и тоже вступил.

лучше ебли у меня вообще никогда не было!

Таня сходила в ванную, почистилась и приняла душ, снова оделась для Индейца Майка. наверное.

— величайшее человеческое изобретение, — довольно серьезно произнес Фон Брашлиц. вполне справедливо.

тут Таня вышла и уселась МНЕ на колени.

— НЕТ! НЕТ! ТАНЯ! ТЕПЕРЬ ОЧЕРЕДЬ ВТОРОГО! ЭТОГО ТЫ ТОЛЬКО ЧТО ОТЪЕБАЛА!

она, казалось, не услышала, и это было странно даже для ЕБЛИВОЙ МАШИНЫ, поскольку в самом деле я никогда очень хорошим любовником и не был.

— ты меня любишь? — спросила она.

— да.

— я тебя люблю, и я так счастлива, и… я не должна быть живой, ты ведь это знаешь, правда?

— я люблю тебя, Таня. вот все, что я знаю.

— черт побери! — заорал старик, — ЕБАНАЯ ЕБЛИВАЯ МАШИНА! — он подскочил к полированному ящику, на стенке которого печатными буквами значилось ТАНЯ. оттуда торчали разноцветные проводки; виднелись шкалы с дрожавшими стрелками множества разных цветов, огоньки, мигавшие то и дело, что–то тикало… я никогда не сталкивался с более ненормальным сутенером, чем Фон Б. он по–прежнему забавлялся со своими шкалами, потом взглянул на Таню:

— 25 ЛЕТ! почти всю жизнь тебя строил! даже от ГИТЛЕРА тебя прятать пришлось! а теперь… пытаешься превратиться в обычную заурядную блядь!

— мне не 25, — сказала Таня, — мне 24.

— видите? видите? как простая сука!

и он вернулся к своим шкалам.

— ты другой помадой накрасилась, — сказал я Тане.

— тебе нравится?

— о, да!

она перегнулась и поцеловала меня.

Фон Б. все так же играл со своими манометрами. я чувствовал, что он выиграет.