Алёна Браво - Рай давно перенаселен

Да, но чем же тогда Он отличается от хозяина коммерческого ларька? Торгаш любит потребителей пустоты, с удовольствием спихивает им свой копеечный залежалый товар, свое пластиковое барахло. Может быть, и Он, давно уставший от индивидуального, запускает автоматическую линию и наблюдает, как выскакивают фигурки из соленого теста, партия за партией: бездушные, настроенные на грубые вибрации желудка и низа живота. Вот с этими милыми созданиями Он и забавляется (и не надоело!): то в одну, то в другую позицию поставит («куколка… балетница»), то перессорит на коммунальной кухне («воображуля… сплетница»). Ну покидают они друг в друга сковородками, ну подвесят друг другу супружеские «фонари», а то и более существенные телесные повреждения нанесут «после совместного распития спиртных напитков». А вообще–то цель их жизни — «счастье», к которому, надо отдать им должное, они стремятся вполне последовательно: по головам всех, кто попадется под ноги.

Взять Брюхатого и Капу: эти два героя вполне могли бы составить идеальную пару. Только мне недосуг тратить на них время, да и неинтересно. Жаль, что, работая живыми куклами, они не знали друг друга. Наверняка они даже сподобились бы изведать «счастье». Помню случай: ехала в метро, людей было много; и вот на фоне снующей туда–сюда толпы передо мной вдруг медленно, словно во сне, проплыл пустой и ярко освещенный, точно аквариум, вагон. В вагоне сидело лишь одно человеческое существо: молодой, лет двадцати, дебил в спортивном костюме, очень толстый, с румяным круглым лицом и яркими плотоядными губами, какие бывают у рекламных едоков. Дебил радостно смеялся, глядя на людей на перроне и хлопая себя руками по пухлым, широко расставленным коленям, раскачивался в такт движению поезда, его заплывшие жиром глазки излучали умиротворение. Ему было очевидно плевать на то, что сообщество двуногих дружно его игнорирует: он был в состоянии абсолютного, фантастического блаженства! С тех пор, когда произносят слово «счастье», мне представляется этот божок, сжавший жатву большую, чем все мировые религии, вместе взятые, божок, чье земное воплощение я увидела тогда в метро.

Так, может быть, наш мир — просто следствие автоматизации? Но соскучится иногда Создатель по штучному, зачерпнет желтенького речного песочка, промытого криничной водой, — так рождаются поэты и чистые душою люди.

В те годы я, как на пожар, выскочила замуж, чтобы как можно скорее покинуть родительский дом. Брак мой оказался одним из союзов, которые распадаются с той легкостью, с какой утром в понедельник развеивается воскресный сон, — так гул самолета еще слышишь после того, как далекая точка исчезла в небе (а я опять никуда не улетела!). Сон окончательно исчезает, когда запах кофе — лучшее, на что способна жизнь утром, в понедельник — восстанавливает действительность в ее правах. Моя дочь — единственное отличие брачного союза от сновидения — родилась в то сумрачное время года, когда женщины клянут идолищ отопительного сезона, а мужчины привычно компенсируют упущение властей алкоголем, который заменяет им все, чего у них нет, и помогает забыть про то, чего у них в избытке.

Дочь, привезенная из роддома, спала на двух креслах, поставленных друг к другу впритык. Каждый час я просыпалась, чтобы посмотреть, дышит ли она во сне. Малышку следовало сразу же выкупать; прошла уже неделя, а осуществить эту простую гигиеническую процедуру не удавалось. Во–первых, из–за дикого холода в квартире, во–вторых, из–за того, что я не представляла, как это следует делать. Я заранее приобрела в магазине металлический каркас с натянутой на него сеткой, предназначенный для поддержания головки младенца и заменяющий вторую пару рук — приспособление, явно придуманное неким тонким знатоком отечественных реалий специально для одиноких матерей. Пожалуй, я ухитрилась бы изобрести и собственную методику применения этого предмета, но в первый раз выкупать младенца должна была прародительница — таков обычай. В семьях моих друзей эту функцию выполняла бабушка ребенка. Моя мать принять участие в ритуале наотрез отказалась, ссылаясь на нехватку времени.

И тогда я позвонила Вере.

Могу себе представить, что означало для нее войти в дом бывшей невестки — дом, откуда был изгнан когда–то ее сын. Моя мать, узнав о готовящемся «вторжении», в гневе ретировалась. Бабушка Вера вошла молча. Молча разделась, вымыла и согрела руки. В натопленной газом кухне, где на двух табуретках (сакральный элемент отечественного быта, равно приспособленный для обоих таинств — рождения и смерти) стояла ванночка — розовая купель, бабушка распеленала правнучку и бережно опустила в воду. Передача души рода — через голову стоящей рядом меня — произошла.