Анатолий Сульянов - Долгая ночь в Пружанах

Старший дал возможность выговориться Семену; ему хотелось узнать, внял ли он его размышлениям и советам, глубоко ли он осознал свой проступок и бессмысленное поведение в новогоднюю ночь.

— Во время расследования разгневанные жители гарнизона требовали самого строгого наказания насильнику вплоть до расстрела. Я с помощником немедленно вылетел на место тяжелого преступления. Военный суд приговорил насильника к двенадцати годам.

— Так много! Двенадцать лет! — ахнул Семен.

— В то время за насилие суды выносили очень строгие наказания, закон такой ввел еще Сталин в начале пятидесятых.

Через полгода начальник лагеря прислал письмо–просьбу нашего бывшего солдата — возьмите на поруки. В те годы с подачи Хрущева существовало такое положение в законодательстве. Около месяца собирали подписи сержантов и солдат. Желающих поддержать просьбу осужденного оказалось мало.

Командир дивизии полковник Анатолий Хюпенен поручил мне представить армейскую общественность при рассмотрении просьбы насильника. Мы с начальником лагеря ходили по рядам, и я лопатками, кожей ощущал тяжелые, завистливые взгляды сотен осужденных, а это, Семен, не хухры- мухры. Начальник не скрывал, что в заключении не изжиты насилие, поборы, драки, власть паханов. «Неужели нельзя укротить власть паханов, поборы, избиения?» — спросил я. «Укрощаем, товарищ полковник, повторно судим. Боремся! Но за каждым паханом уследить очень трудно, а иногда и невозможно. Особенно опасна статья об изнасиловании, она вызывает самую жестокую расправу — почти у каждого осужденного дома остались жена, дочь, сестра, и такие мстят, как правило, жестоким убийством. Мы стараемся таких заключенных почаще переводить из отряда в другой отряд. Но не всегда нам удается спасти осужденного за насилие. Не всегда! А если кому–то из потерпевших осужденных удается пожаловаться нашим сотрудникам, то каким–то неизвестным нам путем шайка узнает и жестоко расправляется во время работы на лесоповале — многолетняя сосна падает именно на жалобщика. Не уследишь! — начальник лагеря удрученно развел руками. — Лес вокруг!»

Повидаться с нашим бывшим солдатом–насильником мне удалось. С трудом узнал его: худой, с осунувшимся лицом и потухшим, страдальческим взглядом; его, похоже, уже «опетушили» зеки. Тихий, простуженный, хриплый голос, почерневшие от холода и топорищ руки дрожали. С трудом он рассказал о страданиях и о пережитом: «Существую, а не живу, нахожусь под постоянным страхом смерти. Мой дембельный год, — с большими паузами выдавливал из себя каждое слово бывший солдат, — наверно, будет последним годом в моей такой нескладной, изломанной жизни. Я часто вспоминаю и тот проклятый вечер, и ту окаянную самоволку, и свое позорное поведение. Эх, если бы знать!.. Бедная мама — она, страдалица, теперь совсем одна, несчастная». Он тяжело вздохнул.

Из той памятной встречи в лагере я и мои помощники–однополчане взяли очень много. Чужая горькая судьба сблизила нас, наших ротных, батальонных и полковых воспитателей. Мы по–иному стали относиться к нашей профессии. Мы, естественно, не сразу, но старались быть ближе к каждому солдату и сержанту, настойчиво и предметно наставлять и внушать молодым людям более ответственно исполнять все до единого требования дисциплины. Мы терпеливо убеждали каждого военнослужащего чаще задумываться о своей судьбе, всегда руководствоваться древним правилом: «Прежде чем войти, подумай, как выйти».

И что, Семен, интересно: в том году в нашей большой по численности и огромной по территории краснознаменной 23‑й дивизии противовоздушной обороны страны, расположенной в болотистой местности, в тундре, на побережье Баренцева и Карского морей, не было ни самовольных отлучек, ни потерь личного состава. Трагическая судьба одного человека повлияла на десятки коллективов — мы настойчиво рассказывали людям о случившемся так, как все произошло, стараясь, чтобы каждый солдат и сержант знали судьбу того несчастного человека.

Через несколько месяцев позвонил начальник лагеря и сообщил о гибели бывшего нашего солдата, заключенного: на него «случайно» упали два огромных дерева.

Видишь, Семен, как иногда бывает: не пойди солдат в самовольную отлучку, не случилось бы и тяжелого насилия, не было бы военного суда и лагеря. И единственный сын у одинокой матери был бы жив и помогал бы своей маме дожить в покое и радости до седых волос.

Семен сидел молча, ссутулившись, вслушиваясь в каждое слово. Иногда он согласно кивал головой, а в конце истории о трагической судьбе молодого человека у Семена по щекам начали скатываться скупые слезы.