Марина Голубицкая - Два писателя, или Ключи от чердака

— И что вы решили? — я с удивлением понимаю, что этот писк — мой.

В ту же секунду всей мощью пьяного баритона на критика обрушивается Чмутов:

— Да Ирина–то Горинская цену слову знает!!! Тут я ручаюсь!!! Она журнал мне подписала: «Музу и акушеру», я отвечаю за качество!!! А ее муж… Это же чудовищно, что он пишет!!! Вы не были на презентации?! Отчего ж?! Там кого только не было! А какой красивый сборник! В глянцевой суперобложке. И знаете, как он его назвал? — Чмутов ждет, все повернулись и заискивающе кивают — как студенты, зарабатывающие автомат. — «Души отхожие места»!!! А, каково?! Хорошее название для поэтического сборника? Как вы думаете, Леонид Степанович?

Критик беспомощно улыбнулся и заморгал. Он был рыжим, но не краснел и казался мне белобрысым. Белобрысый критик в коричневом школьном костюмчике не находил что сказать, и меня озарило: он же не знает, как называется Ленин сборник!! Вдруг правда «Души отхожие места»? Я едва сдержалась, чтоб не пискнуть: «Неправда! Сборник стихов моего мужа называется «Минование»!»

— А Иринушка–то, что Иринушка… она пишет хорошо…

Критик взялся комментировать мое творчество: автор передает чувства в основном через речь, диалог… Я думаю лишь об одном: снимать ли сапог. Я хочу врезать Чмутову каблуком между глаз. Я ничего так сильно не хочу, но… боюсь, он даст сдачи. Об этом напишут в газете, и я наврежу Леньке. Может, тут так и принято: оскорбили самого близкого мне человека и, как ни в чем не бывало, обсуждают мою повесть. Наверное, это считается литературной дискуссией. Коляда вернулся и сел на место. Критик начал рецензировать театральные рецензии. Я вышла. Чмутов метнулся за мной.

— Позорище! Как ты можешь терпеть такое позорище!

Я ищу свою шапку — в рукаве, в сумке, руки трясутся, он корчится:

— «Вот он плод бессонной ночки — проститутка так живет!» Это о стихах сказано! О стихах!!

Шапка выскальзывает из рукава — на грязный пол, я наклоняюсь, чтобы поднять.

— Как ты можешь терпеть такое! А на двухсотой странице: «Кастрюля жизни варева полна»! Кастрюля жизни!!!

Я спасаюсь бегством, он кричит вслед:

— Прощай, Иринушка! Прощай! А деньги я отдам, как разбогатею…

Я мчусь к Лере на полных парах. Не поехала сразу к Майорову, потому что надо в школу за Лелькой. Лера живет недалеко от школы, можно позвонить и от Леры — главное, чтоб все не разошлись. Я очень спешу. У Леры этаж отгорожен решеткой, я жму кнопку звонка, звоню–трезвоню, просто наяриваю, да где она там?!

— Боженьки боже, Ириночка! Что с тобой?

— Лера, где телефон? Это факс? Что, не работает?!

— У тебя шляпа задом наперед.

Машинально перекручиваю шляпу. Лера вновь недовольна.

— Опять неправильно!

— Мне надо Майорову позвонить. Срочно!

— Зачем?

— Чтоб он побил Чмутова.

— О, господи… Что случилось?

— Лера, надо срочно! Пока все не разошлись.

— Кто все?

— Ну, писатели, критики… читатели. Да не знаю я! Лера, они ведь уйдут, а он публично оскорбил Леню, значит, и бить надо публично.

Лера вынимает из розетки телефонный штепсель. Уточняет:

— Чмутов оскорбил Леню?

— Да. Почему ты так спокойна? Дай позвонить!

— Не дам. Почему Чмутова должен бить Майоров?

— Он хотел. Говорил, кулаки прямо чешутся. Он точно дома, а Леня работает…

— Ириночка, успокойся. Хочешь кофе?

— Да какой кофе, как ты не понимаешь?! Ты даже не спрашиваешь! Тебе даже не интересно!

— И правда не интересно. Ириночка, ты пойми, Чмутов уже стольких людей оскорбил, с ним уже столько раз дрались — и публично, и не публично. Я не хочу, чтобы Майоров обогащал эту историю.

— Что же делать?

— Выпей кофе. И сними наконец свою шляпу! Только посмотри, на кого ты похожа!

Я действительно ни на кого не похожа. У меня взъерошенные глаза, а на лоб лезет кожаный бантик. Бантик должен быть на затылке. Я не чувствую вкус и температуру жидкости, которую Лера разболтала в синей чашке. Захлебываясь, я пересказываю скандальное происшествие. Она поймет, она не сможет… так хладнокровно… Лера смеется:

— Как выглядел этот критик?

— Как хрущевский райкомовец. Белобрысый. То есть рыжий. В плохом костюме.

Лера заливается смехом:

— Критик! Ириночка, боже мой! Это же Ленька Птичкин! Ты не знаешь Леню Птичкина?

— Откуда?!

— Тот еще тусовщик. Вообще–то он, про между прочим, профессор, зав. кафедрой литературы двадцатого века. Птичкин Леонид Степанович. Да–а–а, Ириночка, ты и уральский писатель! Не знаешь Птичкина! Ты думаешь, он всерьез слушал Чмутова? Это все пройдено–перепройдено тысячу раз! Кто там был еще?