Марина Голубицкая - Два писателя, или Ключи от чердака

Далеко ли еще идти?

………………………………………

Это где–то здесь начиналось,

это мною не понималось,

но с тех пор навсегда осталось,

Как с глагольною рифмой стих.

………………………………………

«Я люблю тебя», — повторяю,

я люблю и вновь замираю,

я люблю, себя проверяю,

Сколько книг прошло, сколько лет!

Раньше бы я мучилась: кого «люблю», Милу, Гошу? Да все люблю! Все эти двери. Университет. Эту девочку. Свою юность. Неужели мы были так молоды? Ни одного человека не встретилось, как во сне. Полумрак, тишина.

Коридор общежитский, бульдог на двери,

Охраняющий наши невстречи…

— Вот, Женя, ваша дверь.

— А где же моя собака ?

Я тоже ее не сразу увидела, эту старую переводную картинку, хотя только ради нее сюда пришла. Она въелась в дверь, стала будто родная. Рыжий бульдог в круглой рамочке, благородный, потемневший. Затаился среди естественных линий дерева, среди узоров, которые глаз превращает в рисунки.

Нам бульдог не пролает с картинки дверной,

Кто за дверью и как им живется…

— Женя, вот он, ты не там ищешь. Он был выше?

— Он был так высоко! Надо же, моя собака …

Я стучу в дверь. Не открывают. Зачем–то стучу еще раз. Останавливаю девушку в коридоре.

— Можно к вам заглянуть? Мы когда–то жили здесь рядом.

Тот же шкаф, тот же подоконник. Занавески в душе меняли в год олимпиады. Теперь у них свой компьютер. И микроволновка.

— Что, Женя, как?

— Что как — здесь же был мой дом…

Напоследок мы идем в Геликон–оперу, там маленький зал, надо брать билеты заранее. Трудней всего попасть на «Кофейную кантату» Баха: в зале ставят столики, и мест становится еще меньше. «Кофейную» мы слушали в прошлый раз. Мне пришлось вспомнить студенческие годы: нахально пролезать, очень вежливо просить, деликатно предлагать деньги и как–то нечаянно проходить бесплатно. Я гордо бросила Жене «учись!», понимая, что этому она учиться не будет — она выберет тихое отступление, точно так же, как и моя Маша.

На «Кофейной кантате» было мило, но мало: красивое пение на немецком под чашечку кофе, все исполнители в поварских колпаках. Бах поленился, и те, кто купил дорогие билеты, возмущались, что цены завышены. Сейчас мы идем на «Мазепу», билеты я брала впопыхах, не заглянув в афишу. Все что угодно может оказаться всем чем угодно. Мы поднимаемся по Моховой.

— Женя, что это за спектакль, ты в курсе?

— Кажется, Чайковский.

— Значит, Пушкин. Знаешь поэму?

— Совсем немного. Отрывок про Бородино.

— Ты шутишь, Женя?! — я останавливаюсь. — Это же Лермонтов!

— Нет, это из «Полтавы».

Я подгибаю колени.

— Же–е–еня! — перехожу на стон.

Вот тебе на, а я свою Машу ругала! Необъятное не обнимешь, и наши дети обнимаются с чем–то другим… В конце концов, зачем ей в Израиле наши битвы? После спектакля мы идем пешком до Пушкинской, болтаем про видики, я хочу назвать любимые, но во мне все еще Чайковский, и ничего не вспоминается. Словно затмение. Вдруг мелькает: «Полное затмение»!! Это шокирующий фильм, сказал Леня. Да, наверное, два мужика в постели, Рембо и Верлен. Осторожно подкрадываюсь:

— Есть фильм с Ди Каприо. Про Рембо и Верлена…

— «Полное затмение»?! Любимый мой фильм. Я его без перевода смотрела, на французском.

Слава богу, и бог с ней, с Полтавой… Надо прощаться: Женя в выходной едет к бабушке с дедушкой, к папиным , мы больше с ней не увидимся. Я решаюсь.

— Жень, мне хочется тебе сказать… Гоша был удивительным человеком. Мне повезло, что я его знала.

— Вы мне тоже ужасно понравились.

— Но я скучная на самом деле. Если волшебник спросит, не знаю, что и попросить. Я познакомилась с одним писателем недавно, с ним интересно… Раньше бы бросилась развивать отношения, флиртовать, а сейчас… Мне кажется, во мне что–то исчезло… Такая тетя, жена депутата…

— Ну, ничего себе тетя! Столько энергии, вы даже не изменились!

— Это только в Москве… Если захочешь, скажи завтра бабушке, что мы до сих пор любим Гошу, что он в нас есть, это он не изменился… Приехал к нам в лагерь и убежал от радости в море. Прямо в одежде! Потом снял брюки, рубашку, прыгал там, в воде, махал брюками, на мачту залез… А Арнольд — ты же знаешь Арнольда?

— Папин с мамой профессор.

— Он в мире number one!! Он хотел, чтоб Гошка ходил с ним на лыжах. Гоша сказал, я полюблю ваши любимые лыжи, если вы полюбите мои любимые стихи.

— Ну и как?

— Тот попросил что–нибудь на пробу. Гоша дал ему Мандельштама, Кушнера и Горинского. Специально Ленькины стихи напечатал! Арнольд выбрал Горинского. Пошутил или нет, не знаю, но Гоша с ним придирчиво побеседовал, потом на лыжах пошел… И знаешь, в «Полном затмении» есть Гошин дух. Он тоже жил только чувствами, даже в мыслях… У него не было этих оттяжек: напиваться, бесчинствовать. Но напряжение было. Такому человеку трудно жить…