Алла Калинина - Как ты ко мне добра…

Вета покачала головой.

— Нет, я сама. Жалко бросать институт. Год остался до бумажки. За бумажку ведь все-таки платят деньги, даже если ты никакой не специалист.

— Вот опять глупости. Приди в себя, Вета. Давай все отложим до завтра.

Но назавтра Вета недосидела занятий, уехала после первой же лекции, торопливо бежала по знакомому переулку, отворачивая от ветра лицо. Вот и зимний, словно мертвый, клен и полукруглое окно наверху, молчаливое, темное.

«Что же там, что там?» — думала она, с колотящимся сердцем открывая своим ключом высокую дверь студии. Но то, что она увидела, превзошло самые худшие ее ожидания. В квартире стоял тяжелый, застоявшийся запах. Грязный коридор, грязная столовая, почему-то застеленная газетами, убогое, брошенное жилище. Дверь в комнату Марии Николаевны была приоткрыта, и Вета вздрогнула, когда увидела ее на пороге, маленькую, с перекошенным помертвевшим лицом и белыми всклокоченными волосами. Она, опираясь на палку и подтягивая одну ногу, двигалась ей навстречу.

— А, это вы, — сказала она без выражения, каким-то изменившимся, словно окостеневшим голосом, со странным пыхтением одной половины рта в начале и конце фразы.

— Вы знаете, Мария Николаевна, я теперь буду здесь жить, я буду ухаживать за вами. Вы только меня не прогоняйте…

— Как я могу вас прогнать, вы здесь прописаны, — сказала Мария Николаевна и так же медленно, мучительно повернулась уходить.

Вета растерянно стояла посреди комнаты в пальто и шапке, с сумками, полными продуктов, в обеих руках. Глупо было что-то доказывать, спорить с ней, и она промолчала. Сейчас надо было сообразить, с чего ей начинать.

Первый раз в жизни одна и по собственной инициативе мыла и скребла она запущенную квартиру. И странное дело — чем грязнее, тяжелее была работа, тем спокойнее, легче делалось у нее на душе. Она радовалась всему: и тому, что все это умеет, хотя никогда ее этому не учили, и тому, что узнаёт все это, самое грубое, изнаночное в жизни, и справляется, и тому, что Мария Николаевна не прогнала ее, и пустой звенящей тишине в квартире. Пусть пока будет тихо, пока. А потом здесь будет все — люди, телефонные звонки, чистота и уют. И это сделает она, Вета, сама. Это ее дом и ее обуза, отныне и навсегда. Она понятия не имела, что так соскучилась по своему треугольному окну, по узенькой комнатке, где, к ее удивлению, продолжал жить Роман, и это не было ни тяжело, ни страшно. Это было приятно. Стоило ей закрыть глаза, и он появлялся за столом, спиной к ней, высокий, узкоплечий, светловолосый, и ей так хотелось на цыпочках подойти к нему, положить руки ему на плечи и ощутить щекой шершавость его щеки. Ей было хорошо здесь.

В квартире постепенно восстанавливался жилой дух. С Марией Николаевной Вета ничего не обсуждала, она только кормила ее, открывала форточку, перестилала постель, но все в доме решала и делала сама. В институте в это время она неожиданно сблизилась с Таней Костроминой, девушкой из ее группы, с которой они вместе были на практике, вместе работали в ночной смене. Таня жила в общежитии. Она была молчаливая, сдержанная. Вета говорила, а она слушала, и поэтому непонятно было, что она думает. Вете казалось, что она все понимает правильнее и лучше ее, и во всем советовалась с ней. Она не замечала, что почти не получает ответов на свои вопросы, но это и не так было важно для нее, она чувствовала поддержку, спокойствие подруги — и этого было довольно. По вечерам Вета старалась не уходить из дому. Она снова, как в детстве, как в школе, пристрастилась к чтению, читала много, запоем, все подряд. Иногда она зачитывалась до глубокой ночи, отложив одну книгу, тут же принималась за следующую. И все было интересно, она снова жила, снова чувствовала себя настоящей, непридуманной, училась, хозяйничала, уважала себя. Ей нравилось экономить, делать запеканки из вчерашней каши, приспосабливать к жизни старые вещи. Ей казалось, что у нее наконец-то наступила настоящая жизнь, как у всех. Но это была просто новая игра.

На Новый год к Вете пришли Таня со своим молодым человеком и Ира. Молодого человека звали Славик, он принес с собой бутылку шампанского и бутылку водки и выпил это почти один, поэтому в компании он был мало заметен, а вскоре, после боя часов, совсем заснул — и получился почти девичник. Вета заставила Марию Николаевну тоже выползти к столу и выпить бокал шампанского.

— А помните, как вы играли тогда у нас, — сказала бестактная Ирка, — вы удивительно играли, как настоящая большая артистка.