Сергей Коровин - Прощание с телом

Я почувствовал, как ее пальчики гладят меня по губам. На часах было уже семь. «Настоящий любовник всегда куда-нибудь торопится», — заметила она, очевидно, уловив мое нетерпеливое движение руки к носу. Очертания ее милой головки, мягкость попки и гибкость талии были по-прежнему пленительны, но я все еще переживал необыкновенную легкость скольжения чудо-катера и простоту проникновения в тайны подводной среды, а потому невольно поискал глазами свои башмаки. «Да отчего же? — сказал я. — При чем тут торопится? Просто я смотрю, что дело к ужину». Она тихонько выскользнула из-под моей руки, нагнулась, поцеловала меня, строго предупредила: «Не смей шевелиться!» и скрылась за дверью, куда и мне тоже давно было надо. Я обнаружил, что мы спали на диване одетыми. Впрочем, ничего удивительного: она же сначала рыдала, а я утешал ее по головке: «Что за горе? Что такого? Ну, полно, полно», вытирал носик и собирал со щечек горючие слезки. Потом мы говорили о какой-то несправедливости, о поражениях, и она плакала и смеялась одновременно, а я отчетливо произносил слова, стараясь не отклоняться от грамматической конструкции, в которой они предположительно нуждались, и бесконечно откладывал завершение предложения, но сам в это время не слышал ничего, захваченный пугающим ощущением бесконечного соприкосновения — грандиозного природного инцеста, преступной и невозможной связи морского чудовища и матроса. Кто здесь был кто? Что это было? То ли морское чудовище любило матроса, то ли матрос? Я по-настоящему испугался собственного бессознательного: откуда эти глубины, а как же акватория на ладони? Почему потом все было прозрачно и отдельно, как в грезе Сталкера? Я же никогда в жизни ничего не видел так отчетливо! Может, я вообще не спал? Мгновенно измучившись вопросами, я лежал весь в пупырышках и смотрел прямо перед собой, пытаясь сосредоточиться. «Ты храпел, как грузовик, — вспоминала она. — Я чуть не оглохла».

Она выскочила из ванной, прижимая к груди скомканное платье, бросила его в кресло, откинула покрывало и юркнула в постель. «Иди, освежись, — услышал я уже из-под одеяла. — Я тебя жду». Честно сказать, меня это не сильно обрадовало. Дело в том, что я уже решил, на что буду сегодня ловить угря, но во сколько у них тут закрывают супермаркет, забыл, меня тут пять лет не было. Сейчас восьмой час, между прочим, а у меня только gering [1] Мелкий (нем.) Здесь — салака. . Можно, конечно, поискать выползков (кстати, ночью был дождь), но эти банальности нам ничего не гарантируют: ночью хвосты рейхсфюреру, как правило, обсасывает густера, и размеры выползка мало кого испугают, набежит разной большеротой сволочи — в лучшем случае получишь какого-нибудь окушка или ершика с палец — знаменитый русский размер. А мне сегодня непременно нужно совершить подвиг во имя любви — вот такого вот зацепить — во-о-о! Я его обязательно отдам Линде на кухню — судя по тому, как тут обращаются с яйцами в мешочек, повар у них есть. Кстати, надо еще поужинать. Я поднялся, стянул прилипшую футболку и пошел в туалет. Надо только скорей переодеться и тикать.

Но я все-таки угодил в ее тенета. Ну, во-первых, чистое белье так и лежало в чемодане под окном. Во-вторых, после душа мне из зеркала подмигнул один небритый парень, мол, три глотка не превратят умного человека в дурака. И, в-третьих, она просто схватила меня, когда я проходил голый мимо кровати. Короче, я выбрался из ее цепких объятий чуть не в девять часов, бросился в вестибюль и заорал Кольке по телефону: «Все бросайте, летите пулечкой в магазин — возьмите полдюжины раков!» Теперь спешить уже было некуда, ни на какой ужин я, конечно, не успел, а потому вернулся в номер. «Иди к черту. Я сплю», — пробормотала она, когда я чмокнул ее в попку, хотя у меня и мыслей никаких не было.

«А я смотрю, некоторые хорошо оттянулись и выспались, — сказал Колька. — Мне же девочка даже пива не разрешила, говорит: надо работать».

Я его пожалел и взял с собой под честное слово, что мы не будем продолжать. Умело обозначенная перспектива получить еще одного угря произвела на Анну неотразимое действие, и она потеряла бдительность. К тому же, мне кажется, у нее давно появилась идея приобщить Кольку к рыбной ловле, чтобы в своем бесконечном стяжании чувственных удовольствий не зависеть впредь от капризов рыночного ассортимента и благосклонностей родственничков вроде меня.

Мы пришли на пустой городской причал и сели на правый угол, где лещовая яма. На ночь из речки все равно выгонят пограничники, решил я, а то, что мы делаем на берегу, никого не касается. В солнечных сумерках на пристань то и дело спускались какие-то компании с пивом и отдельные личности, и каждый считал своим долгом известить, что судака нет, будто я не знаю, что при восточном ветре он скатывается вниз. Все складывалось как нельзя миленько: ни толкучки, ни суеты — кидай куда хочешь, светло и тепло, но в такую погоду в речке и насморка не поймаешь — это уж как пить дать. Я сказал, что сегодня можно было бы и Аньку с собой привезти — пусть погуляет, покупается, выпьет с нами рюмочку, главное — не замерзнет и ничего не испортит, а то я как-то весной взял ее на ход плотвы, так она без конца жаловалась, то, что нигде не сесть — грязно, то, что дует — в ушах колет, все ныла: поехали домой, поехали. Мало того: «Фу, — сморщилась Анечка, когда вытащила первую рыбину, — я такую не ем, она костлявая!» — и брезгливо, двумя пальчиками, бросила ее обратно. Пришлось сворачивать удочки, а клев был сумасшедший — рыбу багажниками вывозили! Плотву она не любит! Как бы не так: а провесную кто лопает — только давай, а икру ее свежепосоленную? Представляете: багажник весенней плотвы, крупненькой — вот такой! Да ей бы до нового года хватило.