Олег Зайончковский - Тимошина проза (сборник)

– Да, я слышала, – перебила гостья, – и про занятость, и про то, что вы не берете новеньких. Я сама не хотела обращаться к частнику.

– Что же вас побудило?

– Не знаю. Я мониторила, мониторила и решила, что вы мне подходите как никто.

Она улыбнулась, что называется, обезоруживающей улыбкой:

– Мне сказали, что вы порядочный человек и не станете распускать руки.

– Нет, буду, – в ответ улыбнулся Тимоша. – Это моя работа. Но вообще-то я безопасен, если меня специально не провоцировать.

Гостья, закинувши ногу на ногу, обещала не провоцировать. В эту минуту они уже оба не сомневались в его решении. Оставалось немного еще полюбезничать и совершить небольшую бюрократическую процедуру. Новую посетительницу полагалось внести в Тимошино расписание. Он присел за компьютер, а женщина подошла, любопытствуя через его плечо. Тимоша спросил ее имя и номер мобильного телефона. Ответы звучали у самого его уха. Звали ее Надеждой, а для Тимоши – Надей; имя было какое-то немосковское.

Кофе Надежда-Надя так и не стала пить. Покончив с формальностями, Тимоша проводил ее к выходу из квартиры. На прощанье она сделала ручкой папе, который от удивления даже показался полностью. Дверь за нею закрылась. Тимоша без комментариев ушел к себе. В непонятном волнении он выпил две чашки кофе – свою и вторую, сваренную напрасно. Этой ночью он долго не мог заснуть оттого, что напился кофе, и потому, что, конечно, был заинтригован и спровоцирован.

Если первое Надино появление было нежданным-негаданным, то второму предшествовало слишком долгое ожидание. Премьера ее на массажном столе должна была состояться только через неделю. Обычная астрономическая неделя состоит из астрономических суток, которые состоят из ночей и дней. Но в Тимошином внутреннем космосе всё перепуталось из-за Нади. Здесь условные дни и ночи менялись за сутки по многу раз; смена душевных фаз напоминала качели. Снова и снова Тимоше виделась пирамидальная стройная композиция сложенных друг на дружку ног. Снова он чувствовал в ухе щекотание от выдыхаемых ею слов. Немосковское имя Надя и телефонный номер всплывали в его мозгу, словно вирусная реклама. Тимоша взлетал на волне романтических предвкушений, а минутой спустя низвергался в бездну критической меланхолии. Как ни крути, романтический опыт был у него отрицательный.

При том что Тимоша не знал ничегошеньки об этой Наде, кроме имени, телефонного номера и внешних данных. Бесспорно, она умела красиво складывать ноги и у нее был приятный голос. Что же еще? Очень рискованно было увлечься женщиной, не изучив ее резюме. Кстати, об имени – Надя могла оказаться приезжей покорительницей столицы, а это опаснейшие существа. Намакияженные пираньи, объедающие своих жертв до костей, агрессивные карьеристки, шагающие по трупам. В Проектной организации была такая. Говорили, что секретарша Маечка съела уже двух мужей и теперь примеривалась к начальнику.

Кто же она и какого круга? Замужем ли она? Вопросы вертелись в Тимошиной голове, между тем как в рабочее время были бы не должны вертеться. Ответов на эти вопросы он всё равно получить не мог, но зато мог легко напортачить в проекте. Что и случилось в итоге. Шеф Розкинд схватился за сердце, а когда его отпустило, велел Тимоше «сидеть вечерами и как угодно», только чтобы исправить содеянное. Эта служебная неприятность вынудила Тимошу отменить на неделе все плановые сеансы. Но для него, возможно, так было даже лучше. Заниматься оздоровлением посторонних тел ему уже расхотелось. Теперь его интересовала только одна пациентка.

И всё же она истекла – неделя, что пролегла между Надиными двумя визитами. Наступило число и час, на который назначен был первый ее сеанс. В приближении этого часа Тимоша пытался себя успокоить. «Всё в наших руках, – повторял он мысленно, – всё в наших руках». И руки, доставившие ему известность, Тимошу не подвели. Во время сеанса они не дрожали и не потели. Как всегда, их манипуляции были точными, сильными и одновременно мягкими. К рукам у Тимоши претензий не было; хуже он проявился в интеллектуальном плане. Завязать какой-нибудь разговор у него решительно не получалось. Вся его речь свелась к умягчительному воркованью массажиста, при котором язык выступает вспомогательным инструментом.

Тимоша был словно летчик, попавший в густой туман. Он «пилотировал по приборам», не имея возможности изобразить никакой фигуры. Только после того как сеанс окончился, после того как Надя снова сделала папе ручкой и упорхнула, – только тогда стал возможен разбор «полета». В комнате поразвеялись ароматы, убран был стол, и к Тимоше вернулась способность анализировать. Правда, анализ его был до крайности субъективным. Он размышлял о предметах, в принципе для анализа не подходящих, таких как прелестная ступня ноги, увенчанная живыми пальчиками, или слетевший с прелестных уст звук нечаянного удовольствия. Впрочем, раздумья, сопровождающиеся сердцебиением и выкуриванием нескольких сигарет подряд, правильнее называть не анализом, а переживаниями. Что же с Тимошей произошло? Много раз он ходил на балкон, курил и спрашивал у ночного города.