Бенуа Дютертр - Любовник № 1, или Путешествие во Францию

Этот жест меня спас, и я постарался сделать непринужденное лицо. Медленным шагом, режиссер подошла ко мне, чтобы обнять и публично поблагодарить. Сзади нее возникла маленькая фигурка Эстель, та громко хлопала в ладоши, с лицом, искаженным гримасой:

— Браво! Браво!

Может быть, она тоже хотела меня спасти? Всегда такая прагматичная, она изо всех сил хлопала и обращалась к публике, указывая на меня:

— Какой артист!

Сериз увлекла меня в сторонку и что-то сказала на ухо. Я на мгновение подумал, что она просила у меня прощения, до того как осознал, что в действительности она сказала вот что:

— По крайней мере, тебе должно быть приятно быть изображенным в произведении искусства. Ты хорошо держался, в рамках. Надеюсь, ты на меня не сердишься.

Я посмотрел на ее детское личико и через силу улыбнулся:

— Ну что ты, это очень забавно.

Она еще добавила:

— Ты не то что другие. Ты остаешься моим любовником номер один.

— Да, конечно, это указано в фильме.

В раздражении Сериз откинула назад светлые пряди и с гордой уверенностью подняла голову:

— Любой мужчина сказал бы то же самое! Ты злишься, что попался именно ты. А ты должен гордиться, что стал героем моего первого фильма, вот что важно. — Она покровительственно добавила: — И потом, я думаю, что в жизни ты будешь куда счастливее с Эстель.

Высокий брюнет подошел к нам. Стараясь не смотреть на меня, он сказал Сериз:

— Пойдем выпьем по стаканчику с ребятами.

Эстель все вертелась вокруг меня в какой-то пляске, хлопая в ладоши и крича:

— Бра-во! Бра-во!

Для приличия она приобняла меня за талию и притянула к себе, как супруга, которая в курсе всей истории. Уже удаляясь со своим другом, Сериз обернулась в последний раз:

— Не звони мне. Я тебе позвоню на следующей неделе.

У меня было такое чувство, будто я завис в воздухе в нескольких сантиметрах от пола. Эстель, уже ведя меня к машине, призналась:

— Я так и думала, что этим кончится.

Я вздохнул:

— Почему ты мне ничего не сказала?

— Ты был безумно влюблен. И потом, я не могла предположить, что именно она готовит.

Мы прошли через двор, где многие приветствовали меня улыбками. Актер-авангардист, снявшийся в творении визуальной концептуалистки, я возвращался домой под руку с женой, которая твердила:

— У вас нет ничего общего и огромная разница в возрасте. Вечная тяга мужчин к молодости!

Я был в отключке. Эстель продолжала:

— Если хочешь, можем купить готовое блюдо и поужинать спокойно перед телевизором. Сегодня вечером прямая трансляция «Волшебной флейты» из Зальцбурга.

Судя по всему, особо важное событие раз и навсегда определяет возраст города. Даже если он продолжает меняться, его стиль достигает своего расцвета в определенный исторический момент и любые последующие изменения уже не могут повлиять на его своеобразный характер: век Перикла для Греции, Возрождение для Флоренции, XIX век и бель-эпок для Парижа с его авеню, обсаженными деревьями, и шестиэтажными домами — бесконечная вариация одной и той же модели.

Конечно, можно сожалеть об уроне, который причинил Парижу барон Осман, вспоровший живот старому городу, чтобы построить буржуазные кварталы. Но век спустя образ Парижа и представление о нем ассоциируются с созданной им планировкой города. Аккуратный лабиринт связывает вокзалы с садами, сады с парками, площади с ресторанами. Гуляющий легко почувствует ритм этого города, который вырос одним махом вместе со своими бутиками на первых, с балконами на третьих этажах, с театрами на бульварах, со своими оцинкованными крышами и линиями метро, идущими параллельно проспектам. Тот же парижский стиль связывает старые паперти эпохи Реставрации, балюстрады стиля модерн и фасады ар-деко. Все, что было построено между 1800 и 1950 годами, в основном сформировало универсальный характер этого города. А то, что было сооружено во второй половине XX века, кажется второстепенным и лишним, не способным усилить своеобразие Парижа. Новые величественные сооружения играют второстепенную роль. Они пытаются занять свое место, но каждый уголок города напоминает жителям о руинах старого мира.

Современный европеец живет в состоянии шизофрении. Он вырастает в городе, полном воспоминаний. Он хочет жить одновременно прошлым и настоящим. Живя под сенью прошлого, он ищет примеры для подражания в новом, банальном образе жизни, который, словно плесень, распространяется по руинам.