Юозас Пожера - Рыбы не знают своих детей

— На, выпей, пока теплое, — говорит он.

Молоко и вправду было теплое, будто его подогрели. Я такого отродясь не пробовал. Выпил жадно, почти залпом. А отец взял кружку и зачерпнул из ведра еще, подал мне. Я мигом выдул и вторую кружку, а отец третью протягивает. Больше в меня не лезло.

— Что же нам делать, а? — забеспокоился отец. — Молока-то глянь сколько…

Правда — почти полведра! Но я не мог больше выпить ни глоточка.

— Не в реку же выливать? — не то у меня, не то у себя самого спрашивает отец, глядя на молоко — свежее, с пышной шапкой пены. Я молчу, не знаю, что ответить, а отец качает головой: — Грех, когда такое молоко пропадает…

Он поставил ведро мне под ноги, взял шест и направил плот к берегу. Плот поворачивался с трудом, словно нехотя, но отец налег на шест, и мы не спеша стали приближаться к берегу. Вот отец с размаху ткнул шестом в дно, и наш плот будто кто-то подтолкнул снизу — какая-нибудь чудо-юдо рыба кит или сам водяной. Еще взмах-другой, и плот заскреб по камешкам. Подвернув штаны, отец прыгнул в воду, а я испугался: плот сразу стал легким, вода подхватила его, начала медленно относить от берега, точно собралась оторвать меня от земли, от отца. Но мой отец держал в руке веревку, другой конец которой был закреплен на плоту. Веревка натянулась, все наше сооружение сделало круг и снова пристало к берегу. Я облегченно вздохнул, а отец сказал:

— Ты, сынок, коровке травы нарви, а я тут поработаю.

Он шагнул к плоту, перекинул на берег мостик. Я собрался было сбежать по нему, но отец меня остановил:

— Погоди. Отвяжи корову… Пускай сама пощиплет.

Корова заупрямилась, ей вовсе не хотелось сходить по доскам, но отец волоком стащил ее, да еще я помог, подпихнул сзади. Тогда корова начала обнюхивать воду и шумно дышать в нее, потом она еще долго и жадно пила, слышно было, как вода булькает у нее в брюхе.

Тайга в этом месте вплотную подступала к воде. Мы с отцом погнали корову туда, где белыми стволами светилась полоска берез. Пеструха тотчас принялась щипать сочную молодую травку, а отец стал сдирать с березы кору. Листья на березах еще были свернуты тугими трубочками, не начали распускаться и были величиной с ноготок. В эту пору береста сходит легко, это знает любой сибиряк, даже ребенок. Отец выбрал для начала дерево не самое толстое, с гладким стволом, без наростов и сучков. Топором надсек одно кольцо повыше, сколько рука достает, а другое — пониже. Потом рассек кору сверху вниз от кольца до кольца, сунул палец в щель и принялся осторожно снимать со ствола оболочку, под которой блестел сок, оголяя живую, светлую древесину, и мнилось, будто дереву больно. Я отошел в сторонку, нарвал совсем еще низкорослой травки, собрал ее в кучку, понес охапку на плот. Высыпал ее в кормушку, но корма в ней вроде не прибавилось, словно его поглотило ненасытное чудовище. Отец тем временем свежевал уже третью березу, и теперь три дерева стояли меченые, и издалека было видно, как сочатся открытые раны. Но я знал: скоро раны зарубцуются, обрастут новой корой, а нам без бересты не обойтись. Отец смастерит из нее туески — так в Сибири называют берестяную посуду. В каждом доме их полно: больших туесов и маленьких, похожих на ведра и вроде кадушек, круглых, четырехугольных, бокастых — каких только хочешь. В них держат муку, крупу, масло, молоко — все, что угодно. В туеске, на худой конец, и сварить что-нибудь можно. Да и вообще берестяные вещи красивы, их не сравнишь с покупными ведрами и всякими там жестянками. Правда, отец не умел мастерить туески так, как их делали местные люди — гладко, ловко, опрятно, но и у него выходило не так уж плохо. Его посудинки получались четырехугольными, вроде противней, в которых пекут пироги, только края повыше. Но главное — воды они не пропускали, ни капельки. Сколько нальешь, столько останется.

— Пускай закиснет, — сказал отец и налил в свежий туесок молока.

— А когда скиснет, тогда что? — удивился я.

— Ох, увидишь! — подмигнул отец.

Мы снова загнали корову на плот, оттолкнулись от берега, снова течение подхватило нас и помчало по искристой речной ленте. Корова лежала, отрыгивая и двигая челюстями туда-сюда, пережевывала траву, я смотрел на берег, а отец, раздевшись до пояса, внимательно разглядывал свое белье, будто искал насекомых. И вдруг как дернет рукав своей сорочки — р-раз и оторвал. То же проделал он и со вторым рукавом.

— Ты что делаешь? — крикнул я.

— То, что надо. — Натянул сорочку без рукавов, а оторванные рукава стал стирать. Прямо с плота окунал в воду, тер, полоскал, потом сушить повесил.