Юозас Пожера - Рыбы не знают своих детей

— Как жить? Как жить? — спрашивает, садясь и озираясь вокруг, словно кто-то может ответить ему на вопрос, но взгляд наталкивается на сложенные в круг вожжи, и он наклоняется вперед, будто споткнувшись на ровном месте, а потом вскакивает, смотрит на эти проклятые вожжи, хватает их и, размахнувшись, швыряет в сторону, с глаз долой, но они распрямляются в воздухе, одним концом цепляются и повисают на молодой березке, а другой конец лежит во мху, изогнувшись, как настоящая змея. Его даже передернуло, потом он снова вздохнул: — Господи, как жить?

Впервые после стольких месяцев почувствовал себя совершенно одиноким, таким, какой есть, без этого второго, который раньше и ложился, и вставал вместе с ним, на все глядя как бы со стороны. «Один в одном лице, — горько посмеялся он над собой. — Один ум, одна совесть и сам себе голова: не перед кем объясняться, не перед кем отчитываться за каждый свой шаг. И нечего тут упрекать себя».

Прошлогодний веник засох, и его листья шуршат, как восковая бумага. Она окунает веник в таз с кипящей водой, и баньку наполняет запах березы. «Лишь бы помогло, лишь бы помогло», — повторяет она про себя, плотно закрывая дверь предбанника. А натоплено и впрямь безумно — даже вдохнуть страшно. Жжет губы, щиплет глаза, припекает затылок, но от пола тянет прохладой. «Так ничего не выйдет», — говорит она себе, поспешно наполняет таз крутым кипятком и ставит в него ноги. Все можно вытерпеть, лишь бы помогло… Пот покрывает тело, его соленость она чувствует на губах, он струится в глаза, но она терпит, сидит в оцепенении, вслушиваясь в ей одной слышимые звуки. За крохотным почерневшим оконцем видит покрытый рябью поток Версме и подрагивающие в нем отражения деревьев. Даже сладко становится от одной мысли о живительной прохладе речушки. Кажется, бросилась бы вниз головой в русло… Она встает, набирает полный ковш воды и льет на раскаленные камни. С шипением белесым столбом взлетает пар, ударяется в низкий потолок и расходится по всей бане, пробираясь в каждый уголок, обволакивая жаром голову, плечи, даже бедра… А надо, чтобы и ступни горели. «Главное, чтоб ногам было жарко», — думает она и забирается на верхний полок. Доски раскаленные, даже прикоснуться нельзя. Она поливает их водой и ложится выпрямившись, но через мгновение поднимает ноги к самому потолку — лишь бы погорячей, лишь бы погорячей… От малейшего движения руки жжет кожу, уши даже горят, но она терпит, глядя на почерневший потолок, наблюдая, как там наливаются, набухают капли, а потом срываются ей на лицо, грудь, живот, покалывают, словно иголками. Пот совсем застил глаза, она слизывает с губ солоноватые струйки, изредка поскуливая, словно щенок, а про себя молится: «Господи, помоги мне, не отвернись в такой беде… Не знаю, что бы отдала, только спаси, не оставляй меня, не откажи в своей милости… А Мария наверняка знает, ведь сегодня так нехорошо посмотрела и спросила: „Чего это ты все в баню лезешь, могла бы и до субботы подождать, где это видано — посреди недели?“ Наверно, надо быть поосторожнее, потому что на самом деле такое частое купание каждый может заметить. Тут и самая большая тугодумка вскоре смекнет. Но это ли важно? Пусть думают, пусть говорят что хотят, лишь бы все хорошо кончилось…» Вдруг испугавшись, она поднимается с полка, слезает вниз, ладонями черпает из бочки холодную воду, льет на затылок, моет лицо, пока немного не приходит в себя, а потом снова выливает ковш воды на шипящие камни, снова забирается под потолок и пытается париться. Никогда в жизни не приходилось. Каждый взмах руки так и жжет, опаляющий воздух обволакивает плечи, грудь, но она не унимается, с ожесточением хлещет, хлещет, пока, обессилев, не может поднять веник. Перед глазами плавают круги, как в солнечный день на лугу среди цветущих одуванчиков. В висках стучит, кружится голова, и она не слезает, а скорее сваливается вниз, покачиваясь, будто пьяная, подходит к бочке и окунает лицо в холодную воду. «Больше нет сил», — мелькает мысль, но она отгоняет ее, окунает и окунает лицо в бочку, пока светлеет в глазах. Но на полок залезать не торопится, медлит, боится, что потом сама уже не слезет. Придется выносить ногами вперед, горько улыбается и думает, что это не худший выход. Но и эту мысль отгоняет, почувствовав, как из-под пола к пяткам подбирается прохлада. Поспешно опускает ноги в горячую воду и сидит еле живая, смахивая беспрерывные струйки пота, защищаясь от самых черных мыслей.