Александр Балашов - Пророчество Асклетариона

— Берите, берите, — горячо запричитал «поношенный интеллигент», суя купюру в карман плаща Максима.

— Если бы не Старый Оскол, цены на билеты…

— О-о, эти цены!.. — театрально вскричал тронутый бедностью старик. — Они нас душат, эти цены… Но истинное искусство — бесценно! Эта картина, молодой человек, со временем займет уже предназначенное мной место в в еще, слава Богу, государственном Русском музее.

— Ну, вы, мягко говоря, это… загнули.

— Ничего я не загнул! — не зло оборвал художника чудак-покупатель. — Ни-че-го! А ежели и загнул гвоздь, то только для того, чтобы он крепче сидел на своем месте.

И тут же энергично протянул руку Максиму.

— Достоевский, Николай Николаевич…

Видя в глазах продавца «Ремонта Обуви» красноречивый немой вопрос пополам с испугом, привычной скороговоркой добавил:

— Не бойтесь. Я не сумасшедший. Просто однофамилец Федора Михайловича…

— «Преступление и наказание»?…

Старик, глядя на прохудившееся небо, стал ловко скатывать этюд в рулончик. Оставил только хвостик от полотна, погладил его негнущимися замерзшими пальцами и простодушно улыбнулся, приблизив свою увеличительную оптику к холсту.

— Преступление — его, а вот наказание — моё, молодой человек. За бесов расплачиваемся. Хотя Федор Михайлович предупреждал человечество… Так мы же сами с усами… Взяли этих бесов под мохнаты рученьки и сами же возвели на престол. Как те римские сенаторы, которые говорили о вашем Домициане: «Он сукин сын, конечно, но это наш сукин сын!».

Старик засмеялся, будто потрясли пластмассового Ваньку-встаньку и внутри старой игрушки что-то зазвенело и забулькало.

Максим с удивлением посмотрел на городского сумасшедшего.

Бим подхалимно подполз к старику на грязном животе и лизнул мокрый дедушкин ботинок.

— А вот собак и вообще тех, кто от вас зависит, нужно жалеть и хорошо кормить, — покачал головой старый интеллигент.

— Дайте срок — накормим…

Странный человек, чувствуя замешательство собеседника, спрятал очки в боковой карман старого пальто.

— А вы, молодой человек, думали, я клюнул на вашего «Ремонта Обуви»? — он смешливо скосил глаз на вывеску на сапожной мастерской. — Гениальная импровизация, молодой человек. Но, если хотите быть инкогнито, то зря внизу этюда подписали: «Весталка Валерия, за день до гибели Домициана. Х. Нелидов». У меня очки — плюс шесть с половиной. Цейсовский бинокль! Хотя талант и без бинокля разглядеть можно. Талант не бывает плоским. Он — выпуклый… Его, как шило, в мешке не утаишь.

Он продолжал веселиться:

— А «Х.Нелидов», то есть художник Нелидов, простите, вы, надеюсь?

— Художник Максим Нелидов, — сказал Максим, склонив голову, будто представлялся самому императору.

— Очень приятно. Очень, честное пионерское!..Я запомню ваше имя, — пообещал странный человек, пряча этюд Валерии под драповое пальто. — Мне, знаете ли, ужасно повезло, что я вас встретил, тут, на ступеньках «Европы», не в самое лучшее ваше время…

Максим хотел возразить и полез было в карман, чтобы вернуть деньги.

— Нет, нет, нет… И не дерзите старому человеку! Дал, что мог, от чистого сердца пенсионного пособия… на сохранение национального достояния.

— Ну, вы скажите…

Он снова достал очки, глаза его сделались на пол-лица — но грустные, а вовсе не смешные.

— Я, видите ли, уже начал было разочаровываться в сегодняшнем, а значит, и завтрашнем дне нашего искусства. Эти «ремонты обуви», как вы изволили выразиться, заказывающие на свои деньги в глянцевых журналах хвалебные рецензии, бесконечно отмечаемые всеми возможными и невозможными премиями профанами от искусства, ведут за собою к пропасти не только культуру…

— Кого еще?

— Нас… Всех нас, слепцов настоящих… И таких, как вы, художник Нелидов, кому еще только предстоит ослепнуть на сверкающей сусальным золотом ярмарке тщеславия. Вот чтобы вас уберечь от великой порчи, я и пожертвовал эту «лепту вдовицы»… Вижу, что вовремя. Или вы сомневаетесь в моём внутреннем зрении? Я ведь, как меня учили классики, вижу не слезящимися от боли глазами, а сердцем. Сердцем вернее.

Максим без тени иронии ответил, глядя, как Рваное Ухо облизал старику его обувь.

— Я верю тебе, отец… Извините, мэтр.

— Метр без кепки… — грустно пошутил старичок, прикрывая ладошкой костяную лысину. — За две недели до октябрьских праздников дождь пошел, никак не остановится. Постарайтесь, пожалуйста, не отсыреть и вы при такой сволочной погоде.