Виктор Пожидаев - Чистые струи

— Да сыт я, бабушка…

Мишка думал о Ветке, о ее перемолотых волчьими зубами ребрах. Как она лизала Мишке руки! Какие-то всегда добрые, ласковые собаки у Шмакова.

— Может, бабушка, схожу я к Ветке?

— Сходишь, сходишь. Только не сегодня, а? Не сегодня, ладно, Мишанька? Ну… Это… Сегодня снежок вон выпал. Дед наказывал петли поставить.

— Я поставлю, — сказал Мишка, почему-то совсем не радуясь предстоящему охотничьему делу. — Приду от Ветки — и поставлю.

— Не-е! — задумчиво возразила бабушка. — Так все тропы захватят, народ-то вон какой шустрый!

Мишка немного удивился: никогда бабушка не интересовалась зайцами, а тут так волнуется, что тропы захватят! И догадался вдруг: с Веткой что-то неладно… Ну конечно! А он так и не сходил к ней…

— Я пойду к Ветке! — твердо сказал Мишка.

Дом у Шмаковых был закрыт на замок. Мишка прошел по двору за сарай, где, он знал, была собачья будка. Когда-то в ней появилась на свет забавная и неутомимая охотница Буйка. Затем — дочь Буйки, копия матери — бесстрашная Ветка. Такая маленькая, а не побоялась волка!

Будка была пуста. Мишка не верил этому, рассеянно шарил рукой в соломенной подстилке. Значит, бабушка уже знала…

Мишка не стал заходить домой — взял потихоньку в сенцах петли и пошел через засыпанный снегом огород к близкому лесу. В лесу было тихо и вязко снегу выше колен. Со всех сторон тянулись к уютному пятачку ельника бусинки ровных мышиных следов. Мишка тоже пошел к ельнику. Под мрачными деревьями было сумрачно. Сюда почти не попал снег — ни по ранней зиме, ни сейчас. Мыши теребили здесь тонкие и гладкие еловые шишки.

Первый заячий след попался сразу за ельником. Косой прошел на маху, словно от кого-то спасался. Мишка походил, походил кругом. Но больше следов не попадалось. Вернулся, приладил кое-как две петли. На тропе, не на тропе — кто его знает! Хотел замести свои глубокие наброды; да не стал, пошел домой.

Только-только приехал на обед дедушка — еще даже не разделся, как под окном затрещал голубой трактор Шмакова. Дядя Петя не был печален, и это удивило Мишку. Неужели он так быстро забыл Ветку?

— Чего это ты, Миш, хмуришься? Пойдем — на тракторе прокачу!

Бабушка накрывала на стол молча. Она сердилась на Мишкино самовольство и даже не спросила у него, как он сходил к Ветке. Или же не сердилась, а боялась, что Мишка догадывался про ее лукавость?

— Садись, Петро, — пригласил, поглядывая на бабушку, думая, что та сердится на него, совсем уж присмиревший дедушка.

Шмаков смотрел на Мишку и топтался у порога. Конечно, и он догадывался, что Мишка узнал…

— Так это… Поедем, а, Миш? У меня в кабине тепло, я ее войлоком обшил!

— Поезжай! — вдруг разрешила бабушка. — Сейчас на улице хорошо, чего дома сидеть?

— А может, со мной? На станцию, а, Мишатка? — встрепенулся дедушка.

Мишке ничего не хотелось, он не знал, как сказать им об этом. Ему было обидно и горько, только и понимал он, что взрослые не могли поступить иначе.

Шмаков так и не дождался от него ответа, вышел, тихонько притворив дверь. Мишка слышал, как легкий «Беларусь», все тише урча, бежал за околицу — к силосным траншеям.

— Расстроился… — вздохнула бабушка. — Не пообедал даже. А ты куда, старый?!

— Поеду… — Дедушка уже одевался, подпоясывался залоснившимся сыромятным ремешком. — Сыт я чтой-то. Гнедко ждет…

Мишке было жалко дедушку, дядю Петю Шмакова, задумчиво сидящую бабушку и… больше всего — несчастную Ветку. Незаметно он уснул.

— Мишанька! Мишанька! — тормошит его бабушка. — Вставай, маленький. Негоже на заходе солнца спать-то! Вставай, я блинов напекла. Горячие еще! Вставай.

Дедушка и Шмаков сидят за столом, пьют чай. Мишка виновато улыбается, вспомнив, что обидел их днем. Шмаков хватает его под мышки, усаживает на колени.

— Завтра, Миш, выходной! Петли пойдем ставить.

Мишка вспомнил, что уже поставил две петли, но не сказал об этом. Плохо поставил, сам чувствует. Пойдет с дядей Петей — научится.

— Фок-то околел! — говорит вдруг дедушка. — Встречаю сегодня…

— И-и-и! Старый! Совсем уж… — пристально смотрит на него бабушка. Потом все молчат.

— Как?.. — не выдерживает Мишка, переживший в одну секунду всю ту боль, что доставила ему гибель Ветки. — Такой сильный!

Шмаков прижимает его к себе.

— Да… это… — тянет, поглядывая на бабушку и не зная, что говорить дальше, дедушка.

Бабушка постучала пальцем по лбу и вышла в зал.

— Отравился, что ли? — спрашивает Шмаков.